Роман Левин - За неимением гербовой печати

— Товарищ Каганов, вы не узнаете меня?

Офицеры с любопытством разглядывают появившегося неизвестно откуда мальчика, а один из них, в просторной гимнастерке, совсем не тот, которого я принял за Каганова, удивленно спрашивает:

— Ты считаешь, что я должен тебя знать?

Теперь я вижу, что среди присутствующих два полковника, и как раз этот полноватый, с легкой картавинкой, а не тот другой, и есть нужный мне человек. Я даже удивляюсь, как это не узнал его сразу. У него мягкое интеллигентное лицо, негромкий голос и характерный едва уловимый дефект в речи. Он незаметно опускает букву «л», да и то не во всех словах.

Задав свой глупый вопрос, я почти сразу сообразил, что сморозил что-то не то. В самом деле, почему полковник должен знать меня.

— Нет, я не то хотел сказать, — смущенно оправдываюсь, — я хотел сказать, что знаю вас.

— Это любопытно, — присматриваясь ко мне, говорит полковник.

Потом он, что-то вспомнив, продолжает:

— Ты Сашин сын, да? Я совсем забыл, мне ведь звонили ребята из Кобрина, сказали о тебе. Какой же ты молодец, что отыскал. Ну и молодец, уцелел значит.

Я не пойму, почему он меня хвалит, за то, что доехал, или за то, что уцелел.

Офицеры, стоящие рядом, удивленно смотрят, как полковник ласково обнимает меня за плечи и, кивнув, ведет за собой к лестнице.

На третьем этаже, пройдя по длинному коридору, Каганов заводит меня в кабинет, усаживает подле себя на диван. Его маленькие пухлые руки немного дрожат, когда он снимает фуражку и вешает на гвоздь, заколоченный у двери. Он откровенно взволнован, не зная с чего начать разговор. Я понимаю, что ему не терпится узнать о своей семье, ведь я первый человек оттуда, где они остались, жена и двое детей.

Мы сидим некоторое время в нерешительности и неловкости, хотя мучительные вопросы буквально разрывают нас.

— Ты, наверное, устал и хочешь есть, — спохватывается Каганов, — я сейчас распоряжусь.

— Ничего не надо, у меня все есть. Мне в Кобрине выдали.

— С Кобрином это получилось просто чудо, — покачивает головой полковник, — как ты на наших там наткнулся, непостижимо. Ребята рассказывали мне немного по телефону, как ты выкарабкался, невероятно. Давай выкладывай все по порядку.

Довольный, что наконец нашел возможность перейти к главному, Каганов проводит ладонью по короткому бобрику вьющихся волос.

— Потом, — говорю я, понимая, что в первую очередь он должен узнать о своей семье, а я об отце.

— Что значит потом? — не принимает моей отговорки Каганов.

— Вначале вы должны узнать о своей семье.

Полковник, дрогнув, поднимается с дивана и делает несколько шагов по комнате.

— Тебе что-нибудь известно о них? — спрашивает он упавшим голосом.

Я слишком бесцеремонен в своей поспешности, я знаю, разговор этот неизбежен, и не собираюсь с ним тянуть.

— Они живы, — говорю я как можно спокойней.

— Живы?! — почти выкрикивает полковник.

Судя по всему, он действительно ничего не знает. Быть может, даже смирился с гибелью семьи.

— Ты точно знаешь, они живы? — переспрашивает полковник.

Я понимаю, что хватил лишку, так уверенно заявив, будто они живы.

— Я хочу сказать, здесь, в Белоруссии, они были живы, — уточняю я. — Но потом Полина Львовна уехала куда-то с детьми.

Лицо полковника, озарившееся было надеждой, тускнеет. Я не могу понять, почему он так меняется. Кажется, он уже не рад моему сообщению. Он так опечален, как если бы услыхал обратное.

— Зачем им нужно было выезжать?

— Наверное, опасались, что их выдадут.

— Это было возможно?

— Что вы! — удивляюсь я его вопросу. — Всегда находились люди, готовые помочь, но надо было думать, как бы они за тебя не пострадали, потому что постоянно кто-нибудь мог донести.

— Где они скрывались?

— Сперва они совсем не скрывались.

Каганов недоуменно смотрит на меня, ожидая пояснений. Несколько раз звонит телефон, но он даже не снимает трубку.

— Как же им удалось?

— Не знаю, как у них там получилось, — уклончиво и неопределенно говорю я.

Мне не хочется вспоминать о ксендзе. Во-первых, я действительно точно не знаю, как было. И потом я чувствую, что это тоже может не понравиться Каганову. Постепенно я начинаю понимать, что не ко всему, что было с нами, относятся с одинаковым доверием и сочувствием. Многое вызывает сомнение и неудовольствие. Должно быть, не понимают положения, в котором мы очутились на оккупированной земле.

— Наверное, им тоже кто-нибудь помог укрыться? — продолжает он интересоваться подробностями.

— Нет, мне это не известно, — упрямо говорю я. — Я только помню, что Полина Львовна приходила к нам и спрашивала насчет чемодана, который пробило осколком и который мы бросили в подвале в первый день.

— Странно, — говорит Каганов сосредоточенно.

— Встретитесь с ними, узнаете все.

— Конечно.

— И мой папа тоже уверен, что мы все погибли в самом начале.

— Да и твой тоже, — глядя мне прямо в глаза и, понимая, к чему я клоню, говорит Каганов. — Мы с ним недавно виделись, так он снова об этом говорил и сокрушался.

— Вы видели папу недавно? — не скрывая радости, спрашиваю я.

— Месяца полтора или два назад. И ты его тоже скоро увидишь.

Мне кажется это сон. Я даже притрагиваюсь к руке полковника.

— Значит, в Кобрине не напрасно предполагали, что вы знаете, где отец?

— Почему они так думали? — улыбается Каганов.

— Наверняка они не были в этом убеждены. Они сказали: возможно, вы знаете.

— Как видишь, тебе повезло. Только ехать тебе еще порядочно.

Его слова пугают меня и настораживают, словно за ними стоит еще что-то, о чем он не договаривает.

Видя мое мгновенное замешательство, Каганов успокаивает:

— Все в порядке, не волнуйся, просто я имел в виду, что тебе еще придется попутешествовать. Отец твой в Казани. Знаешь, где это?

— Почему в Казани?

— Он был ранен, лежал там в госпитале, и теперь по службе на некоторое время задержался.

— Казань далеко отсюда? — осторожно спрашиваю, не желая, чтобы Каганов подумал, будто я робею перед необходимостью отправиться в дальний путь.

Меня действительно это совсем не пугает. Теперь знаю, где отец, я готов ехать хоть на край света.

— В обычное время было бы не так далеко, двое — трое суток, не более. А сейчас, кто его знает. На Москву поезда еще не ходят. Значит, от Минска тебе придется на перекладных, как сюда ехал.

— Доеду, — уверенно говорю я, — теперь уже что.

— Я лично тоже за тебя спокоен, человек ты бывалый, — по-свойски подмигивает полковник, — ну и отправим тебя как положено, документы проездные выпишем и все такое.

— А у меня уже есть документ, — самоуверенно сообщаю я, — в Кобрине выдали.

— Ребята позаботились, — говорит Каганов. — Покажи, как они там изобразили.