Роман Левин - За неимением гербовой печати

Я достаю свое удостоверение и не без гордости протягиваю полковнику.

— Ну и молодцы, — ознакомившись с бумагой, смеется он, — «за неимением гербовой печати, документ удостоверяется только подписями». Здорово придумали. Документ в расчете на доверие и отзывчивость.

Я не понимаю, почему у Каганова это вызывает иронию. Все, кому я предъявлял до сих пор документ, относились к нему серьезно.

— Ничего, мы тебе настоящий выдадим, с гербовой печатью, — говорит полковник и делает упор на слове «с гербовой».

Опасаясь, что у меня отнимут мое кобринское удостоверение, я поспешно забираю его со стола.

Каганов сдвигает повыше манжет гимнастерки, прикрывающий циферблат часов.

— Заговорились мы с тобой, а народ разойдется. Надо успеть еще сегодня кое-что сделать.

Я не знаю, что он имеет в виду, свои дела или мои.

Солнца, освещавшего кабинет, когда мы сюда пришли, уже не видно, хотя оно еще не зашло.

Каганов тянется к телефону и в ожидании, когда отзовутся, бегло просматривает бумаги, лежащие на столе.

— Слушай, Омелин, где ты там пропал, — недовольно говорит полковник в трубку. — Зайди, пожалуйста, ко мне сейчас. Есть дело.

Через несколько минут в комнате появляется старший лейтенант, затянутый в тесный китель с надраенными пуговицами, светло-рыжими, как его ресницы и брови. Китель настолько куц в рукавах, что старший лейтенант напоминает в нем подростка, выросшего из своей одежды.

Остановившись у стола и покосившись в мою сторону, он ожидает, какие последуют указания полковника.

Каганову не очень нравится подчеркнутая официальность Омелина. Всем своим видом и интонацией полковник дает понять, что речь пойдет не о служебных делах.

— Вот в чем дело, Омелин, тут отыскался сын нашего товарища, вырвался, можно сказать, из самого пекла. Мы его будем отправлять к отцу в Казань. Сегодня уже не успеем, а на завтра прошу тебя приготовь все необходимое. Ну, что там нужно — проездное требование, удостоверение, кто он и куда едет, и само собой, талоны в столовую, чтобы он мог поесть сегодня и получить необходимое на дорогу. Все ясно?

— Вообще-то ясно, товарищ полковник, но…

— Что но?

— Машинистки у меня уже ушли, — объясняет Омелин.

— Что там печатать, коротенькое удостоверение, — удивляется Каганов, — отстучи сам. А я тебе сейчас набросаю, как сформулировать.

Каганов пишет, прерывается на мгновенье, чтобы спросить, какого я года рождения.

— Вот так, — промокнув написанное, говорит полковник и протягивает листок старшему лейтенанту.

Тот бегло просматривает.

— Проездное требование откуда выпишем, от Москвы?

— А поезда откуда ходят?

— Говорят, от Смоленска пошли.

— Ну, так и пиши: от станции Смоленск до станции Казань.

— А до Смоленска как же доберется? — недоумевает Омелин.

— Ты за него не волнуйся, — успокаивает Каганов.

Повернувшись ко мне, полковник говорит:

— Пойдешь сейчас со старшим лейтенантом, он все оформит как следует, затем возьмешь у него талоны, сходишь в нашу столовую, пообедаешь, немного погуляешь, и к девяти вечера жди меня около вахтера в вестибюле. Понял все?

— Понятно, — коротко, под стать деловому тону Каганова, отвечаю я.

Мне нравится, что все так сдержанно, без лишних слов и, главное, вполне определенно.

— Это можешь оставить здесь, — видя, что я собираюсь прихватить свои вещи, говорит Каганов. — Ты ведь сюда еще вернешься.

В комнате Омелина вдоль стен сейфы и шкафы с папками, судя по всему — это канцелярия. Посреди комнаты деревянный барьер. Его соорудили недавно, и он еще не покрашен.

Омелин заходит за барьер и сразу принимается за дело. Медленно, одним пальцем он отстукивает на машинке удостоверение для меня. Затем достает из шкафа бланки, выписывает проездное требование. Он очень сосредоточен и аккуратен в работе, как всякий канцелярист. Один за другим выдвигаются и задвигаются ящики столов, поскрипывают дверцы сейфов, в которых хранятся печати и бланки. Наконец, все бумаги выписаны, зарегистрированы, скреплены подписями и печатями. Омелин торжественно вручает их мне, каждую бумажку в отдельности, словно пересчитывает деньги. При этом он поясняет, для чего какой документ.

Давая талон в столовую и продаттестат, предупреждает:

— Сперва получишь продукты, а то склад может закрыться, потом пообедаешь.

— Хорошо, я это учту.

— Ты знаешь, куда идти?

— Спрошу у дежурного внизу.

Спускаемся молча по лестнице и мимо вахтера выходим на улицу.

— Сам-то откуда сюда приехал? — обведя улицу взглядом, спрашивает Омелин.

— Из Кобрина.

— Там тоже такое? — кивнув на руины, интересуется он.

— Везде такое.

— Мне кажется, Минск особенно разбит.

— Говорят, что немцы еще бомбят по ночам. Наш поезд из-за этого продержали до утра на каком-то разъезде.

— Будешь ходить по городу, берегись, — предупреждает Омелин, — кое-где обвалы случаются.

Сам он держится подальше от разрушенных стен, ближе к средине улицы, хотя улица настолько узка, что, если что случится, это вряд ли поможет.

Мы сворачиваем в просторный асфальтированный двор, где между большими разрушенными домами приютился двухэтажный флигель с высоким крыльцом и чем-то вроде веранды по сторонам. Идя по улице, трудно было предположить, что во дворе, среди развалин, сохранилось целехонькое строение.

Обойдя флигель, спускаюсь вслед за старшим лейтенантом в подвал соседнего большого дома, от которого ничего, кроме подвалов, не осталось. Вероятно, здесь было бомбоубежище, маленькие окна заложены кирпичами, кое-где замурованы. Сейчас помещение переоборудовано под склад. В глубине — ящики, бочки, ближе к дверям — огромный стол, служащий и прилавком и местом, где оформляются товарные документы.

Надвинув на глаза очки, за столом пожилой тучный человек в армейской форме без погон. Щелкая на счетах, он раскладывает в аккуратные стопки какие-то бумаги.

— Бабки подбиваешь, Матвей Прокофьевич? — обращается к кладовщику Омелин.

Тот смотрит на нас поверх очков, не понимая, что от него требуется или просто не узнавая Омелина.

— А, товарищ старший лейтенант, — наконец разглядев, говорит кладовщик. — При таком свете разве узнаешь? Того и гляди вовсе ослепнешь.

Он указывает на электрическую лампочку, не свисающую с потолка, а приспособленную прямо с патроном и остатком шнура на стене около стола.

— Почему не вкрутите бо́льшую?

— Не в лампочке дело, напряжение сами знаете какое.

— Мы к тебе, Прокофьевич, по делу.

— Ясно, что не в гости, — по-стариковски ворчит кладовщик и сдергивает очки. На широкой переносице остается розовый след.

— Прости, поздновато, но ничего не поделаешь. По распоряжению Каганова, — объясняет Омелин, — вот молодого человека надо в дорогу снарядить.