Роман Левин - За неимением гербовой печати

— Как это невезучие? Мне, например, очень повезло, что встретил тебя.

— А то, что у нас неприятности постоянно и многие против нас?

— Ерунда. У каждого человека бывают неприятности. У меня, если хочешь знать, сколько раз бывало так, а потом все налаживалось.

Люся подняла воротник старенького куцего пальто, словно прячась в него от ветра и от всего, что ей угрожало.

Разговаривая, мы незаметно удалялись от ее дома, но шли не в сторону центра, а в сторону вокзала. Там было глуше и никто не мешал нам. В темных, плохо освещенных улочках и переулках было ветрено и сыро.

— Я перейду в эту школу, — указала Люся на приземистое кирпичное строение за забором.

Одноэтажный дом с непомерно большими окнами был десятой вечерней, пользовавшейся в городе неважной репутацией. Здесь оседали неуспевающие ребята из других школ. Кроме того, десятая вечерняя славилась своими хулиганами, такими известными на весь город сорвиголовами, как Брыкин и Харченко.

Но все-таки я рад был, что вместо слез и мешающего разобраться во всем смятения Люся заговорила о чем-то конкретном. Я было думал, что она вовсе хочет оставить школу, когда ей до окончания оставалось полгода.

Окна были освещены, и за ними виднелись макушки голов сидящих за партами.

— А что ты скажешь, если я перейду в вечернюю? — в первый раз рискнул посвятить Люсю в свои планы.

— Ты? Зачем это тебе?

Мгновение поколебавшись, я не стал говорить пока об устройстве на работу.

— Ну, просто хочу перейти, — уклончиво ответил я, переводя разговор на сегодняшние контрольные. Я рассказал, как засиделся на алгебре и едва успел решить задачу.

— Вот видишь, снова из-за меня, — виновато сказала Люся.

— Пустяки. Тройка будет, — сказал я и вспомнил, как на химии Петр Иванович, раздавая свои карточки, спросил, почему Люся не ходит в школу.

У него было несколько часов химии и в вечерней школе, и он, зная, что мы дружим с Люсей, спросил о ней. Возможно, до него доходили какие-нибудь слухи относительно нас, не исключено, что в учительской Салтычиха распространялась на эту тему. Но в интонации, с какой Петр Иванович обращался ко мне, не было и тени предубеждения или намека на то, что нелестно осведомлен относительно нас.

— Если бы все были, как Петр Иванович, — сказала Люся, — можно было бы спокойно учиться, но, к сожалению, есть еще такие, как Евдокия Саввишна.

Мы миновали один или два темных переулка и очутились на привокзальной площади. Она освещалась лучше прилегающих улиц. Прямо перед строящимся зданием вокзала и слева — закрытые на ночь лавчонки и будочки торгового ряда, справа — двухэтажная коробка железнодорожного клуба. Несколько фанерных щитов с афишами вдоль облупленных рыжих стен.

Мы собирались было повернуть назад, когда с нами поравнялся человек, пересекающий площадь. Я узнал Игоря, моего соседа. То, что он оказался в районе вокзала, не выглядело случайностью, но одет он был не по-рабочему да и ящичка железного, с которым отправлялся в рейс, при нем не было.

— И ты здесь? — окинув внимательным взглядом Люсю, поинтересовался Игорь.

— Да вот так, шли себе, шли, гуляли в общем, — неопределенно пояснил я. — Знакомься, это Люся.

Люся едва заметно кивнула головой и потом, решившись, протянула руку.

— А я думал, на концерт пришли, — сказал Игорь.

— Что за концерт? — поинтересовался я.

— Литературный концерт. Артистка из Москвы читает Есенина. Может, пойдете, а?

— Не знаю, как Люся.

— Ерунда, тут все свои. Пошли, чего там.

— Но мы не собирались, — потупилась Люся. — Не оделись, как следует.

— Пошли, пошли, чего там не оделись, — продолжал настаивать Игорь, и видя, что мы уже почти поддались его уговорам, отлучился на минуту и вернулся с билетами для нас с Люсей.

В малом, плохо освещенном, слабопротопленном зале большинство людей сидело не раздеваясь. Мы тоже остались в пальто, устроившись в задних рядах.

Актриса, худенькая немолодая женщина, появилась неожиданно на тесной сцене в темном панбархатном платье. Она поклонилась и тут же начала читать.

Мне не приходилось до этого слышать хороших чтецов. Полагаю, что и актриса на сцене железнодорожного клуба читала не так уж блестяще. Но какое это имело для меня значение? Я впервые услышал Есенина. Как всякое первое впечатление, это было незабываемо. Никогда потом, ни в одном, даже самом мастерском исполнении, я не чувствовал Есенина так первозданно естественно, как тогда. До сих пор помню, как во мне что-то дрогнуло, когда во втором отделении, читая «Анну Снегину» актриса произнесла укоризненно-незащищенно «Сергей, вы такой нехороший…» И такой щемящей печалью и памятью невозвратимого повеяло от слов «Но вы мне по-прежнему милы, как родина и как весна», что у меня перехватило дыхание и навернулись слезы.

Я посмотрел на Люсю, которая тоже была поглощена стихами, и обрадовался, что Игорь привел нас сюда.

На улицу вышли молча, и долго шли, не проронив ни слова. Каждый из нас думал о чем-то своем, но состояние внутренней взволнованности имело общие корни и потому соединяло нас.

На фоне оголенных деревьев и еще не прибранных руин, погруженных во тьму, мерещился есенинский «Черный человек».

Первой заговорила Люся, словно угадав мои мысли.

— Привидится же такое, «Черный человек». Жутко слышать. А как писать?!

— После такого не живут, он это, наверное, чуял, — многозначительно сказал Игорь.

И тут же не преминул вспомнить Маяковского и его стихи «Сергею Есенину».

— А почему же Маяковский осуждал Есенина, а сам поступил так же? — укоризненно в упор, как будто Игорь ответственен за это, спросил я.

Игорь молчал, не зная, что ответить, или же не желая ввязываться сейчас в дискуссию.

— Разве можно знать заранее, что будет и как поступишь, — проронила Люся. — Думаешь так, а получается наоборот.

Мне не понравились ее слова. Во-первых, потому, что в них была некая ненужность обобщения, а во-вторых, потому, что звучали излишне удручающе.

— Смотрю, Есенин вам под настроение пришелся, — заметил Игорь. — Ну, ничего, я вас сейчас развеселю. И так, на чем мы остановились?..

Я понял, что сейчас последует монолог Главначпупса из «Бани».

Но мы уже находились подле Люсиного дома, и она ни минуты не задерживаясь, только кивнув нам на прощанье, скрылась за дверью. Отчетливо щелкнул замок, и стало тихо.

— Занятно, — сказал Игорь, неизвестно что имея в виду.

Мы свернули на главную улицу и, не спрашивая ни о чем друг друга, отправились домой.

Хотя официально отец и Вероника Григорьевна еще не поженились, но отец все чаще стал пропадать у нее. Жили, что называется, на две квартиры.

Вероника готовила обеды, и отец с работы отправлялся к ней. Они настаивали, чтобы и я ходил туда. Но мне не очень хотелось там бывать, и под всевозможными предлогами я уклонялся от этого.