Роман Левин - За неимением гербовой печати

Вообще-то к Веронике Григорьевне я ничего дурного не питал. Наоборот, чем-то она мне даже нравилась. С ней можно было поговорить по душам на любую тему. Она понимала, располагала к откровенности.

Но вместе с тем чувствовалось, что сама относится ко мне настороженно, как бы стараясь угадать, выведать, что я думаю о ней.

Уютно обставленная комната Вероники Григорьевны в доме на тихой улочке казалась мне чужой. До отца у Вероники был какой-то друг, и я не мог освободиться от ощущения, что его дух витает здесь. Это было похоже на ревность, но не за себя, а за отца, если такое возможно.

Отец был недоволен, что я не хожу к Веронике Григорьевне, но не выражал этого вслух. Давеча он уехал в командировку и взял с меня слово, что я все же навещу ее.

Вероника постаралась на славу. Сварила настоящий украинский борщ и плов из баранины. Наверное, она справлялась у отца о моих любимых блюдах и теперь решила удивить.

Своей непринужденной домовитостью и мягкой обходительностью Вероника Григорьевна сняла мою первоначальную неловкость. Легко и быстро, без видимой торжественности накрыла на стол и, сев напротив, вместе со мной с аппетитом принялась есть.

— Грешна, люблю поесть вкусно. Наголодалась за войну, можно позволить себе, — усмехнулась женщина.

— А вы где были в войну?

— В Средней Азии. Но не эвакуировалась, а родом оттуда. У меня маленький сынишка был, погиб. Нелепый такой случай, лошадь ударила. Он лошадей любил, все вертелся около них, и вот случай такой. — Она замолчала, тяжело вздохнув. — Я ведь и переехала сюда поэтому. Никого там не осталось, только могилка моего мальчика. Вы хотите спросить, где мой муж? Мы разошлись перед самой войной.

Меня поразило, как она угадала. Я действительно подумал об этом.

— Да, между прочим, Коля-то наш, ну тот, из детприемника, про которого рассказывала, вернулся домой. Отчим — добрый, деликатный человек, взял отпуск и целые две недели сидел здесь, пока мальчик не проникся доверием к нему и согласился вернуться домой. Детям семья нужна.

— А почему везде пишут, что настоящие люди в коллективе воспитываются?

— Коллектив это важно, но все равно семью ничем не заменить. Правда, у Макаренко получалось. Вы читали «Педагогическую поэму»?

— Не читал. До войны не успел, маленьким был, а потом не попадалась.

— Вам должно понравиться. У меня есть, — потянулась к этажерке, что стояла рядом. — Да вы ешьте, о книгах успеем потом.

Пододвинула тарелку. Томительный, душный запах плова, который Вероника Григорьевна накладывала из чугунка в тарелки, щекотал ноздри. Такое могла приготовить только потому, что жила в Средней Азии. Приглашать меня есть уже не приходилось, я уписывал плов за обе щеки.

— Завтра придете обедать?

— Завтра у нас заседание комитета.

— Приходите после заседания.

Вероника убирала со стола, а я рассматривал книги на этажерке и в шкафу у противоположной стены.

Потом подошла Вероника Григорьевна и стала вместе со мной перебирать книги.

— Знаете, кто у меня любимый писатель? Куприн. Знал все, о чем писал. Поэтому в его книгах все правда — и грубая, и возвышенная, как в жизни.

Вероника порылась в шкафу, извлекла потрепанную пухлую книгу в мягкой желтой обложке. Поколебалась на мгновенье.

— Не знаю, можно ли вам уже. А впрочем, почему нет? Когда как не в наши восемнадцать узнавать о любви? А еще лучше самому испытать это удивительное чувство. Кстати, как поживает девушка, к которой вы тогда торопились?

Вопрос застал меня врасплох и показался немного поспешным в своей откровенной бесцеремонности, я потупился, стал рассматривать книгу. Это был один из томов дореволюционного издания Куприна.

— Когда я должен вернуть?

— Что значит вернуть, теперь это все наше, — многозначительно сказала женщина.

Я не среагировал на ее слова.

— Надеюсь, мы будем друзьями и поймем друг друга. Не правда ли? Можете мне доверяться во всем.

Нетерпеливая поспешность Вероники Григорьевны скорей быть посвященной во всё удивила меня. Не верилось, что она, умеющая себя держать умно и непринужденно, проявляет заурядное женское любопытство, граничащее с бестактностью.

Со временем я научился не обращать на это внимания и действительно посвящал ее во многие свои тайны.

О заседании комитета меня предупредил накануне Витя Минаев — наш секретарь. Сказал, что соберемся сразу после занятий в их 10-б. На красивом, немного полноватом лице Вити Минаева всегда боролась спокойная серьезность с неодолимой улыбчивостью. Казалось, ветер нагоняет легкие тучки, а солнечный луч упрямо проглядывает сквозь них. Вероятно, поэтому подчас я не мог понять, говорит он в шутку или всерьез.

— Что будет на комитете? — полюбопытствовал я.

— Слушаем успеваемость за полугодие и участие комсомольцев в строительстве школы.

— Какое еще строительство?

— Ты словно с луны свалился.

Я и впрямь оторвался от школьных дел. Последней заботой культмассового сектора, за который я отвечал, был новогодний вечер. Не знал я о том, что в ближайшее время в школе решено сделать со двора пристройку и оборудовать в ней спортзал и столовую.

Сообщить об этом должен был Иван Емельянович, когда мы собрались на заседание комитета комсомола. Директор задерживался и, взгромоздившись на парты, ребята балагурили.

Валька, который тоже был членом комитета, рассказывал, как проходили в военкомате медкомиссию. Гошка ни в какую не соглашался раздеваться при медсестре. Я вспомнил, что проходил медкомиссию годом раньше и имел уже приписное свидетельство. Неслышно вошел директор, мы поспешно соскочили с парт.

— Простите, — сказал Иван Емельянович, — немного задержался. Будем начинать.

Витя Минаев открыл заседание комитета. Меня посадили писать протокол.

Иван Емельянович рассказал о предстоящем строительстве и об участии комсомольцев в этом деле.

— У нас будут специалисты, прораб, мастера, от комсомольцев потребуется помощь на трудоемких работах. Устроим несколько воскресников.

— Когда начнется стройка? — поинтересовался Валентин.

— В апреле или мае, — уточнил Иван Емельянович.

— Но ведь у нас выпускные экзамены, — зашумели ребята.

— Десятиклассники только начнут. Продолжат те, кто в девятом и в восьмом. К осени надо закончить.

Я едва успевал записывать реплики и с облегчением вздохнул, когда Витя Минаев привычным тоном начинающего администратора провозгласил:

— Все ясно. Так и запишем. Обеспечить привлечение учащихся и комсомольцев к строительству школы. Обязать комитет комсомола…

Затем по пунктам перечислялись мероприятия, предусмотренные заранее, которые Витя Минаев зачитал нам.

Когда мы проголосовали за эту резолюцию и приступили ко второму вопросу об итогах успеваемости за полугодие, в класс заглянула Евдокия Саввишна. Ничего без нее не обходится, подумал я. Однако против ожидания, она не вошла, а только обвела присутствующих испытующим взглядом и, увидав Ивана Емельяновича, сделала ему какой-то знак рукой, как бы вызывая в коридор.