Виктор Стариков - Рябиновая ветка

Женщина хотела что-то сказать Морозкину, но он отвернулся, и она быстро вышла из комнаты.

— Я, собственно, не знаю, почему мне дают слово, — сказал доктор, поднимаясь.

— Юрасов! — позвал Морозкин. — Ты говорил с доктором?

— Не успел, — смутился Юрасов.

— Что же ты молчал? — возмутился Морозкин. — Мы, доктор, хотим узнать о работе больницы. Можете сейчас рассказать?

— Я попробую, — ответил доктор, доставая записную книжку и вешая палку на спинку стула.

Доктор начал говорить. Плавному рассказу мешала мысль, как ему поступить: рассказать или нет про смерть Белоусовой. Так и не решив, он вдруг сказал:

— В больнице умерла Белоусова. В связи с различными толками о причинах смерти я должен внести ясность.

— Это лишнее, — прервал его Морозкин. — Вы, доктор, короче рассказывайте.

— Да, — поддержал Окунев. — Завтра народу рано вставать.

Татаринцев быстро рассказал о больницы, сообщил, что скоро в село приедут еще два врача — состоянии зубной и хирург, что пора подумать о расширении помещения больницы.

— О работе по туберкулезу тоже надо рассказать, — попросил Морозкин.

— Мне десяти минут не хватит.

— Можно и больше.

Доктор опять встал.

— Мне очень трудно говорить. Борьба с туберкулезом меня особенно интересует. Необходимо сказать, что туберкулез — распространенная и страшная болезнь. Неверно мнение, что туберкулез городская болезнь. В старой деревне туберкулез был так же распространен, как и среди городских жителей.

Чем дальше рассказывал доктор, тем с бо́льшим интересом все его слушали. Он вспоминал студенческие годы, свои прежние занятия в клинике профессора Орлова, первые свои наблюдения над больными. Он только опустил подробности личной жизни.

— Я веду долголетнее наблюдение за каждым больным, прописываю им определенный режим жизни. И, как видите, кое-чего добился.

Доктор кончил говорить, сел и оглядел всех, беспокоясь, что наскучил своей длинной речью.

— Доктор не сказал о средствах, — напомнил Юрасов. — Райисполком три тысячи на эту работу давал, а теперь отказал.

Опять поднялся Баклушин. Он рассмешил всех.

— Доктора мы уважаем, — сказал Баклушин. — Он многим мешает в землю ложиться. Хороший доктор!.. Все нам завидуют, что у нас такой доктор живет. Вот у меня слепая кишка была. Сейчас нет ее. Доктор ее так ловко разглядел, что я даже не заметил, как он ее вырезал. А райисполкому надо сказать: нехорошо он поступил. На малые деньги доктор большое дело ведет. Хочет сразу болезнь убить. О колхозных делах доктор тоже не забывает. Сколько он о клубе долбил. И сам о плане хлопотал, все лето от клуба не отходил. Построили мы его быстро, дешево и хорошо. Гордимся клубом. Соседи с него планы снимают. Доктор о селе все время думает и много нам помогает. И мы о нем тоже должны позаботиться. Нехорошо у нас вышло. Его денег лишили, а никто в сельсовете об этом не знает. Это тебе, Морозкин, упрек.

Татаринцев сидел, согнувшись, поставив локти на колени и опустив на руки голову. Он слушал, как выступавшие колхозники с жаром говорили об его работе, ругали Морозкина и райисполком, что они плохо помогают ему, вспоминали многие случаи удачных операций, быстрой помощи больным.

Татаринцев вспомнил разговор с Юрасовым. Да, он неправильно вел себя. Не дрался за свое дело. Он считал, что это его личное дело, и вот теперь эти люди собирались драться за него. Они считали его дело своим. А он-то полагал, что они нуждаются в нем только в минуты собственных страданий. И доктор думал, что нельзя жить так, как жил он, что мало еще и плохо он знает этих людей, что с ними он мог бы многое сделать быстрее и лучше. Он никогда не шел к ним за помощью, полагаясь только на свои силы, а вот они сами приходили к нему, замечали его затруднения и устраняли их.

Люди все еще говорили о нем, забыв, что время уже позднее и что скоро начнется ранний колхозный день.

Говорил Юрасов:

— Ты, Морозкин, этот вопрос на райисполкоме поставь. Тут, кажется, Сунцов воду сильно мутит. И в облисполком надо написать. А пока ты все это будешь делать, доктору надо помочь. Мы на правлении колхоза говорили и решили доктору дать эти деньги, чтобы он туберкулезного отделения не закрывал.

Собрание кончилось, и все торопливо стали выходить из комнаты. Ольга Михайловна на ходу шепнула доктору:

— Они замечательно говорили. Люди вас ценят. Как я рада за вас!

Татаринцев задержался в комнате и подошел к Юрасову.

— Вы почему перестали к нам ходить?

— Работы много, Юрий Николаевич.

— Проводите меня.

На улице доктор крикнул:

— Ольга Михайловна!

Она не отозвалась.

— Может быть, еще не вышла? — сказал доктор. — Подождем ее.

Но Песковской не было.

У своего дома доктор взял под руку Юрасова и сказал:

— Давайте вот сейчас и зайдем. Выпьем чаю, потолкуем.

— Нет, вставать рано.

— Какой вы упрямый! — громко сказал доктор, увидев на веранде Ольгу Михайловну. — Может быть, вам у нас скучно?

— Вы напрасно так думаете, — пробормотал Юрасов.

Ольга Михайловна, заметив их, вдруг быстро вошла в дом. Доктор все еще уговаривал Юрасова посидеть, но уже не так настойчиво и громко.

Татаринцев долго сидел один на веранде. Он слышал, как опять вышла Ольга Михайловна, но не повернулся к ней, сердясь, что она поставила его в ложное положение перед человеком, которого он уважает. Несколько раз девушка выходила и снова входила на веранду. По звону посуды доктор знал, что она готовит чай. Ему казалось, что она намеренно так гремит стаканами, желая показать, что ничего не замечает. «Притворства, как у всякой женщины, достаточно», — думал доктор.

— Садитесь пить чай, — позвала его Ольга Михайловна.

Он ничего не ответил и не шевельнулся.

Наконец поднялся и стал медленно ходить из угла в угол. Ольга Михайловна сидела боком к доктору. Он видел ее сосредоточенное и погрустневшее лицо.

— Не понимаю вас, — заговорил доктор. — Всегда были с ним приветливы, почему же сейчас так грубо подчеркиваете нежелание его видеть? Что вы имеете против него? Он вас любит. Вы это знаете! Не понимаю…

— Зачем вы толкаете меня к нему? — тихо, с упреком произнесла Ольга Михайловна.

Доктор резко остановился и повернулся к девушке. Она сидела, полузакрыв глаза и положив руки на грудь, как будто ей было душно. «Что с ней?» — подумал он.

— Я? — переспросил Татаринцев.

Она порывисто развела руками и с каким-то отчаянием, задыхающимся голосом сказала:

— Вы обвиняете меня в кокетстве, бесчеловечности, сухости. А сами заставляете страдать другого человека.

Она повернула к нему лицо, и его поразили ее большие молящие глаза. Казалось, что она сейчас разрыдается. Доктор почувствовал, что у него кружится голова. «Может ли это быть?» — подумал он.