Анатолий Соболев - Якорей не бросать

А неделю назад мы действительно были за тысячу миль от этого места, спокойно ловили рыбу.

— Докладывать надо! — В голосе Носача послышался звон металла. — Знал, что на юг бежим.

— Не придал значения, Арсентий Иванович. Думал, когда это еще будет!

Капитан хмуро смотрел на черную полосу, что надвигалась на нас как грозовая туча, все беспощаднее расползаясь по горизонту.

От этой чужеродной полосы становилось не по себе, в сердце закрадывалась тревога, и было ощущение как перед солнечным затмением, когда напряженно-ожидающе замирает вся природа.

Океан затих, будто вслушиваясь, как расползается по нему страшное пятно. В воздухе уже крепко пахло нефтью, и этот запах, в общем-то привычный на берегу, здесь, среди океана, в свежее летнее утро был недобрым, тревожным предупреждением о надвигающейся непоправимой беде.

— Может, изменим курс? — подал голос штурман Гена.

Капитан даже не удостоил его взглядом. Сжав губы, он смотрел на нефтяное пятно.

— Скажи, чтоб не готовили трал к отдаче.

Штурман Гена кинулся к спикеру, и над палубой раздался его усиленный микрофоном приказ:

— Отставить трал! Отдачи не будет!

Матросы-добытчики на корме удивленно уставились на нашу «голубятню».

— Проскочим, — с ноткой вины произнес Фомич.

Хотя в чем его вина? Все равно бы мы шли этим курсом, даже если б он и сообщил капитану неделю назад о столкновении супертанкера и контейнеровоза.

Капитан передвинул рукоять управления машиной на «Самый полный вперед». Больше нам ничего не оставалось делать — нефтяное поле уже заходило во фланги. И кто знает, на сколько миль эта нефть по бокам! Побежишь в обход — пол-океана обогнешь.

На воде уже появились первые разводы: фиолетовые, оранжевые, синие — всех цветов радуги. Черного цвета еще не было, он маячил впереди. Вместе с веселыми разводами появилось множество серебристых пятен. Сначала я принял их за солнечную зыбь на поверхности океана, потом разглядел — рыба. Дохлая рыба!

Ее было так много, что она широким, длинным белым прибоем резко выделялась перед черным полем, не имеющим уже границ. Куда ни кинь глаз — простирался траурный полог, страшный не только своею чернотою, но и мертвым зловещим покоем. Будто кто-то всесильный и беспощадный медленно и неотвратимо затягивал губительным саваном океан, чтобы задушить его в смраде и грязи.

Резко пахло нефтью.

Мы уже шли по толстому слою еще не рассосавшейся и не разбитой волнами нефти и молча смотрели на это жуткое поле. Тяжелое, темно-коричневое, маслянисто-густое, оно придавило океан — не колыхнет, не всплеснет нигде. Солнечные блики то сверкали на неподвижной поверхности, как на металле, то пропадали, и тогда чернота становилась еще глубже, еще чернее, еще зловещее. Казалось, «Катунь» с трудом пробивает себе путь, и мы идем не «самым полным», а еле-еле тащимся, будто бы затягивает нас в мертвую трясину и нам уже не выбраться на чистую воду.

А над нами сияло безмятежное солнце, и родниковая синева неба напоминала, что есть чистота, есть жизнь. Внизу же была густая нефть, как олицетворение смерти. Посмотришь вверх — жизнь, вниз — смерть. И это противоестественное сочетание голубого — живого и черного — мертвого было как в кошмарном сне. Будто бред какой-то душит тебя и вот-вот ты проснешься и удивленно покачаешь головой: надо же такому присниться! Но — увы! —это была явь!

И вдруг мы увидели, как посреди мертвого поля бьется большая птица. Я давно уже приметил какое-то движение, будто небольшой фонтанчик бил снизу, из-под грязи. Когда «Катунь» подошла ближе, разглядел — альбатрос. Уже не белый, как всегда, а грязно-серый, перемазанный нефтью, он изнемогал в борьбе с вязким засасывающим омутом, хлопал огрузшими мокрыми крыльями и не мог поднять свое отяжелевшее тело.

Видимо, он соблазнился всплывшей дохлой рыбой, присел, чтобы схватить добычу, и нефть склеила ему перья, затянула в свою губительную трясину.

Увидев нас, альбатрос рванулся из последних сил и на какой-то миг приподнялся и, поверив в свободу, издал радостный клич, но за ним потянулись вязкие нефтяные нити и удержали в плену.

«Ну! Ну, давай! — мысленно помогал я ему. — Еще один рывок! Ну, еще!» Казалось, еще мгновение, еще одно последнее усилие — и птица вырвется на свободу.

На помощь к нему бросился с неба другой альбатрос, что все время кружил над ним, хватал клювом за спину, стараясь приподнять, высвободить попавшего в беду сородича.

Отчаянно хлопая склеенными нефтью крыльями, альбатрос тяжело, из последних сил, пробежал по густой мазутной пленке и снова упал в черную зловонную трясину.

И обреченно закричал.

У нас на глазах погибал гордый властелин океанского неба, вечный спутник моряков в дальних плаваниях.

Я обвел глазами всех, кто был в рубке. Капитан, каменно сжав челюсти, хмуро смотрел на погибающую птицу. Штурман Гена побледнел. На глазах Фомича копилась влага.

— Может, выудим? — подал голос штурман Гена. Капитан не сразу ответил.

— Все равно погибнет.

Альбатроса уже было не спасти — губительная нефть разъедала его тело. Даже если бы мы и вытащили его на палубу (а это легко сделать), все равно бы он не выжил.

Но альбатрос продолжал битву за свободу, воля к жизни не покинула его. Нет, он не сложил покорно крылья, отдаваясь судьбе, он бился, бился обреченно, как гладиатор, и, может быть, уже и понимал свою обреченность, но не желал сдаваться и сражался до последнего.

Над ним кружил его верный товарищ, пытаясь помочь ему, издавал призывно-тоскливый клич, звал в небо.

Может быть, это была супружеская пара? Может, она или он хотел вызволить ее или его?

Предсмертный крик погибающего альбатроса и тоскливо-беспомощный призыв летающей над ним птицы резали слух, и тревога до боли сжимала сердце.

Мы прошли мимо альбатроса — его качнуло на нашей пологой волне. Со смертной тоской крикнул он нам вслед. Ни у кого не хватило духу оглянуться на обреченную птицу. Все хмуро глядели вперед, ожидая, когда же кончится это проклятое поле.

Над «Катунью» с отчаянным криком пролетел альбатрос, тот, другой, что кружил над погибающим. Увидев, что мы уходим, он кинулся за нами и несколько раз облетел траулер, молил о помощи, звал за собой. Поняв, что мы не поможем, снова полетел к месту, где погибал другой. Мне почему-то подумалось, что это — она. И она просила помощи для своего супруга.

Я оглянулся и с трудом различил место, где в последних усилиях бился альбатрос. Будто небольшой родничок толкался, вскипал в грязи, но силы его иссякли, и родник затих. Над ним продолжал кружить другой альбатрос, то опускаясь, то взмывая вверх, кружил и кричал, кричал, кричал...

Долго потом этот крик преследовал меня, гремел внутри, неожиданно врываясь в тишину рубки среди ночи ли, среди дня...