Александр Миронов - Только море вокруг

— Есть!

Будто только и ожидая этого приказания, ночь впереди раскололась сначала яркими молниями голубовато-красного света, а потоми обвалами артиллерийской канонады. Гул ее плыл над морем волна за волной, и столько могучей силы было в нем, что по спине у Маркевича забегали мурашки.

— Началось! — невольно вскрикнул он и поглубже, как перед буйным шквалом ветра, надвинул фуражку на лоб. Свистнул в машинное отделение: — Старшего! Никанорыч? Поздравляю, дорогой. Передай ребятам: корабли открыли огонь по укреплениям противника из артиллерии главного калибра!

Издали это выглядело очень красиво: весь черный скалистый берег охвачен яростной, всесметающей лавиной артиллерийского огня. На берегу уже горело несколько домов, и перед буйным пламенем, охватившим их, ночь отступила далеко в стороны от вытянутой в длину бухты. В небе гудели бомбардировщики, и мощный рев их моторов время от времени прорывался сквозь почти непрерывный грохот артиллерийских залпов. Взрывы бомб казались особенно чудовищными на черном фоне ночи, и Маркевич с невольной дрожью подумал о том, какой ад творится сейчас на берегу.

А с моря подходили все новые и новые корабли и тоже сразу вступали в бой. На зеркале залитой заревом бухты они казались неисчислимыми, и не странно ли, что все эти миноносцы, тральщики, десантные баржи и транспорты не сталкиваются друг с другом, не топят один другого. Некоторое время вражеские батареи пытались вести ответный огонь, но вскоре умолкли, задавленные артиллерийской мощью североморцев. Огневой вал начал постепенно откатываться в глубь берега, туда, где фашисты оказывали еще сопротивление, а на береговую черту с десантных барж, со шлюпок и мотоботов хлынул поток морской пехоты.

Начался решающий штурм укреплений.

Слишком долго ожидали североморцы этой минуты, чтобы теперь какая бы то ни была сила могла остановить или хотя бы замедлить их порыв. Маркевич видел, с какою жадной стремительностью занимают матросы и солдаты места на десантных судах, и сам проникался их нетерпеливостью. Он не сразу понял, почему вдруг взлетел на мостик Петр Иглин, о чем кричит, о чем просит. А вслед за кочегаром явились и Егор Матвеевич, и Коля Ушеренко, и боцман Яблоков.

— Лешка! — еще раз крикнул Иглин. — Алексей Александрович, отпусти нас на берег! Все равно на судне сейчас делать нечего. Отпусти!

В голосе Петра звучала такая страсть, такая мольба, что в первое мгновение Маркевич чуть было не согласился. Но тут же подумал — «а судно как?» — и коротко отрубил:

— Нельзя!

— Да почему нельзя? — Петр нетерпеливо топнул ногой и кивком головы подозвал остальных. — Я же этой минуты всю войну ждал. Отпусти, а то сам уйду, слышишь?

«Уйдет, — подумал Алексей и взглянул на таких же решительных, возбужденных спутников кочегара, — определенно уйдет, а за ним и вся компания убежит драться». И, повернувшись к Иглину всем корпусом, отчеканивая каждое слово, он произнес, с угрозой глядя в его бешенные глаза:

— Первого, кто самовольно покинет судно, я отдам под суд, как дезертира, покинувшего боевой пост. И остальных тоже. Все товарищи, можете разойтись!

Коля ушел с мостика первый, понурив голову. Яблоков тяжко вздохнул и зашагал вслед за ним. Егор Матвеевич виновато развел руками, буркнул — «может, и правильно», и тоже направился к трапу. А Иглин отступил на шаг, взглянул на Маркевича так, словно впервые увидел его, и глухо выдавил из себя:

— Под суд отдадите, товарищ капитан? Ну, что ж, спасибо!..

Он круто повернулся, сбежал вниз, а Маркевич еще раз подумал: «Уйдет. Ничем не удержать».

Но уйти с судна Петру не удалось. Он подбежал к штормтрапу, когда последняя десантна баржа отвалила от борта, и в бессильной ярости хватил кулаком по планширу:

— Ладно, Лешка, этого я тебе никогда не прощу!

Жизнь на судне словно бы сразу замерла, остановилась. С тоской и завистью смотрели моряки на берег, где все больше разгорался бой.

Петр мрачно курил в сторонке, когда к нему подошел Закимовский. Сказал успокаивая друга:

— Ладно, уключина, каждому свое. Не веем же только там место. — И со вздохом сожаления: — Хоть бы из нашей пушки разок пальнуть…

— В белый свет, — буркнул Иглин. — По каким целям? Чистый ребенок ты, Золотце: «пальнуть»!

Начинало светать. Ночь стала серой, расплывчатой, и в полусумраке ее с каждой минутой все рельефнее вырисовывались скалы на берегу, уцелевшие от огня строения и дома на пристани, корпуса кораблей на рейде. Бой уже гремел где-то вдали, куда, видно, идут и бегут десантники. Петр присмотрелся внимательнее, спросил:

— Что это за хоромы там? Во-он, видишь?

— Монастырь, — уверенно ответил Егор Матвеевич. — Не иначе, как долгогривые живут. Это же финны здешнее место в Петсамо переиначили, а так оно наше русское: Печенга.

— Кончилось!

— Что?

— Петсамо это. Так теперь Печенгой и останется!

— Думаешь, не отдадим?

Иглин не ответил, презрительно сплюнул за борт. Вместо его ответа Завкимовский услышал голос незаметно подошедшего Арсентьева:

— Не для того мы здесь кровь проливаем, чтобы отдавать наше. Хватит, попользовались, пора и честь знать.

Петр повел на помполита взглядом, усмехнулся:

— И много ты ее пролил?

Но ирония кочегара не задела Даниила Ивановича. Он ответил спокойно, с глубокой убежденностью в своей правоте:

— Много. Каждая пядь освобожденной земли кровью моего народа полита. Или ты считаешь иначе?

Кочегар выпрямился, хотел ответить что-то резкое, а вместо этого произнес:

— Прости, Даня. Вся душа горит, туда просится.

— Думаешь, у него не горит? — Арсентьев кивнул на Егора Матвеевича. — Или у меня? Да я бы…

И не закончил, махнул рукой, пошел к трапу. А когда поднялся на спардек, услышал, как на мостике теленькнул машинный телеграф.

— Вира якорь!! — донесся оттуда усиленный мегафоном голос капитана.

Шли уже при свете дня, под охраной двух «охотников», а навстречу попадались новые и новые корабли, спешившие на штурм Печенги. Скалистые берега все еще были рядом: бухта растянулась на многие мили, и до выхода из нее оставался немалый путь. Маркевич не без сожаления покидал здешние воды: так и не удалось принять участие в бою. Доставили десантников, выгрузили — и спеши назад за новыми: «Извозчики, — горько думал он, — иначе нас не назовешь». Как понимал он сейчас страстный порыв Иглина, Закимовского, Яблокова, как страстно хотелось и ему самому быть теперь на берегу! А вместо этого — давай, топай, помалу…

Пришел Арсентьев, стал рядом, окинул море беглым взглядом.

— Теперь и без конвоя можно ходить, — сказал он. — Не сунутся.

— Не рано ли в барабаны бить? — скептически улыбнулся капитан. — То-то и нас «большие охотники» сопровождают, и ни одного встречного судна без охраны нет.