Ильгиз Кашафутдинов - Последний снег

Проводница, гладкая, бойкая, встретила Аню, как долгожданную гостью. Она широко распахнула перед ней дверь, усадила за столик.

— Пойду, посмотрю, как там гаврики устраиваются, — резко переменив голос, проговорила проводница. — Ты, деточка, можешь раздеваться, делать здесь, что хочешь… Вот иголка, вот нитки…

Недоумевая, почему так долго нет Федора, Аня сняла с себя тужурку, положила рядом, но она, тяжелая, сползла на пол. Аня не успела поймать ее, резким запоздалым движением подняла с пола. Выпала из тужурки, раскрылась книжка. Подбирая ее, Аня невольно пробежалась взглядом по раскрытым листам. Это был загадочный, чудной документ, удостоверяющий личность Степакова Федора Ивановича, штурмана дальнего плавания. Большинство слов в нем были на английском языке. Только взглянув на красную обложку, Аня поняла, что впервые в жизни видит паспорт моряка.

Между тем Федор стоял в тамбуре набирающего скорость вагона, выкуривая одну сигарету за другой. Чувствовал, что тяжелеет и устает от табачного дыма, и все же курил, пытаясь заглушить в себе досаду.

В этот город, вернее, в село неподалеку от станции он должен был приехать еще два дня назад — чтобы найти здесь товарища по флоту, своего капитана Степку Колобородова. Условились они встретиться в здешнем селе, у давней Степкиной подруги, пару дней побродить по городу и отсюда на самолете махнуть на юг — скоротать там, на жарких камнях, остаток отпуска. Все могло получиться складно, если бы Федор не задержался в Москве, где в разгульной радости незаметно пролетели два дня. Только сегодня утром, проснувшись у знакомого на даче, Федор спохватился: надо ехать. Хотя, может быть, уже не ждет его Степка. И вот он, Федор, прикатил сюда, чтобы убедиться: никто его не ждет, дом Степкиной подруги — на замке.

Оставалось Федору проехать дальше — в Узловую, где жил Степкин отец, у которого можно будет узнать, куда именно решил лететь Степка: в Судак или Коктебель.

Скучно было сейчас Федору. В тамбуре дышать было нечем, а в вагон не хотелось, в нем еще хуже. Вот бы на луг, на простор. Федор улыбнулся, вспомнив, как впервые за долгие годы отмякла его загрубевшая душа, когда он увидел луг.

Приехал он так: вышел из электрички, а на перроне и далеко кругом сумеречно и мокро. Он вспомнил адрес: село Лебяжье, дом десять, — и направился на привокзальную площадь искать такси. Эти дни он жил красиво и беззаботно, как всякий настоящий моряк при больших деньгах.

Таксист его не повез — близко, а дорога дрянь, Федор не очень сильно огорчился, пошел по тропинке, которую показала ему старушка, в поле. За перелеском ноги стали тяжелеть, будто неизвестная таинственная сила связывала и притягивала их. Федор в недоумении осмотрелся вокруг, неожиданно понял: это земля. Это она, забытая Федором, пока он носился по морям-океанам на траулере, похожем на огромную железную зыбку, она, хорошо помнящая и ждавшая своего блудного сына, напомнила сегодня о себе. И Федор упал в траву, сырую и теплую, золотистую в свете угасающей зари. Потом, молитвенно выпрямив спину, еще и еще раз оглядел простор.

Точно такой луг, помнится, в таком же колдовском туманном оцепенении не раз снился в долгих полярных рейсах. Снился табун, который, вздрогнув от невидимой опасности, скачет неизвестно куда. Федор просыпался от распирающего грудь восторга; узнав нависший подволок каюты, с тоской слушал дыхание большой воды за иллюминатором. И вот он луг, живой…

Федор забрел далеко в глубь луга. В сизой задымленной низине скрипел коростель. В близкой речной заводи, откуда наплывал холодок, плескалась рыба.

Долго слушал Федор звуки ночной земли…

Вот уже сколько часов прошло после тех мгновений, когда Федор припадал к земле, словно просил у нее прощения, а тоска по ней не исчезала, только стала чуточку тише.

Вроде немало уже погулял он, и должна бы появиться тоска по морю, как это случалось раньше.

Федор стал ходить по тамбуру; потом прижался лбом к дверному стеклу, пытаясь разглядеть за ним хотя бы очертания земли. Но там стояла сплошная тьма, а слух ловил лишь ровный гул идущего поезда.

Аня показалась в тамбуре так неожиданно, что Федор сначала растерялся, помахал руками, будто дым от этого мог куда-то уйти. Он заметил: Аня держит в руках его тужурку.

— Спасибо, — сказала она, отдавая Федору одежду. — Неудобно получилось…

— Пустяки, — поспешно проговорил Федор.

— Из кармана вашего документ выпал. Я не заметила, из какого кармана, вложила наугад. Не подумайте…

— А тут секретов нет, — сказал Федор, радуясь Ане, как ребенку. — Вот если бы потерялся.

— Тогда бы что было?

— Нагоняй жуткий.

Федору было легче с Аней, он торопливо искал в памяти какую-нибудь историю, чтобы, рассказывая, подольше задержать возле себя девушку. В то же время он боялся, что, уделяя ей внимание, может перестараться, и Аня это почувствует; ей может прийти в голову, что обязана платить ему вниманием. И без того, видно было, что ей не по себе. Федору было хорошо от сознания, что он смог помочь девушке — одолжил тужурку, купил билет, дал проводнице пятерку за услугу.

— Вы идите поспите, — сказал Федор. — Я все равно спать не буду. Мне одно дело обмозговать надо.

Аня помедлила, посмотрела на Федора, как бы проверяя, правду ли он говорит; потупилась, делаясь похожей на школьницу, боком толкнула дверь.

Так и простоял Федор в тамбуре, пока не забрезжило. В серой предутренней мгле начали промелькивать кусты, посветлело небо. Ни лесов, ни холмов еще не было видно, они лежали, объятые предутренним сном. Потом как-то сразу, словно стосковавшись по новому дню, обнажилась широкая долина, в ней уютно, дремно темнело село.

Федор обрадовался Ане, которая, вымученно улыбаясь, вышла в тамбур, неся саквояж Федора. Значит, скоро остановка. Аня передала саквояж Федору, встала рядом, тоже всматриваясь в долину, где уже можно было различить задымленные овраги, рощицы.

На Узловой было по-утреннему тихо.

Аня, оставшись наедине с Федором, растерялась, стала беспокойно осматриваться. Наконец она поняла, что ищет — автобусную стоянку. Площадь была пуста. Единственная собака, видимо разбуженная шумом поезда, покрутилась возле ларьков и скрылась.

Ане хотелось сказать Федору, что ей надо спешить в Грачевку, где ее очень ждут, сказать даже: умирает паренек. Глядя на Федора, на его надежную крепкую фигуру, на внушительную, красивую тужурку, Аня подумала, что ему, видать, все в жизни дается легко. Ему нипочем сейчас раздобыть машину.

— Я ведь должна вам… — тихо проговорила она. — Я зайцем думала проехать, а деньги у меня в деревне. Стыдно мне перед вами…

— Пустяки, — широкодушно сказал Федор. — Я человек богатый. Надо же поделиться деньгами. Ерунда все. Вы, я вижу, торопитесь. На чем вы поедете отсюда?