Павел Кочурин - Преодоление

Мать кивнула. Все, что они видят сейчас на мыске, неповторимым и останется. Каким мысок увидят будущие люди, все зависит от живущих на нем сейчас. И от нее, и от Миши…

За ракитами глухо стукнуло, всплеснулось. Мать встала.

— Вот и Галя с Володей, — сказала она Мише. — С рыбой, наверное. Иди уж встречай. А я побегу, заморила тебя голодом…

Через два дня появился Витя. Пришел под вечер, горбясь под тяжеленным рюкзаком.

— Бродяга с Байкала приехал, — встретил его радостным возгласом Миша. Попробовал рюкзак. — Ого, ишаку впору.

— Вы как гуси у меня краснолапые, — сказала Ольга Владимировна, — появляетесь в свой срок.

Нину ждали уже всем домом. Она дала телеграмму, что выезжает. И было бы странным, если б Нина заявилась неожиданно. У нее три брата, которые (она уверена) захотят ее встретить.

С приездом Нины собралось в Озерковке все семейство Костромичевых.

Ольга Владимировна ушла в заботы. И вроде бы исчезли и предосенняя паутина, похожая на осязаемые лучи, и шелест берез в тоске по уходящему лету. Но знала, что все это есть и лишь временно отошло от нее. Раз открывшееся навсегда остается с нею.

Проводили Галю с Володей. И сами засобирались.

За встречами, проводами и сборами и Ольга Владимировна, и Николай Сергеевич глубже почувствовали, что в их жизни настали новые времена. То, что волновало их совсем недавно, даже вчера, — отошло. Теперь пора их — оглядываться на свое прошлое и задумываться. Радоваться тому, что в детях повторяется, и сожалеть о том, чего никогда в них не будет твоего.

Все пошло стремительнее, быстротечнее… Не дни и недели, и даже не месяцы, а годы заторопились. Замелькали, как поезда мимо маленьких станций. Вроде бы меньше стало и неожиданного, и непредвиденного. Реже остановки на путях-дорогах. Больше раздумий и спокойного созерцания. Мир стал шире, взгляд дальше. И мысли уже какие-то иные, не суетные.

Миша окончил техникум. Получил диплом с отличием и назначение техником-мелиоратором в Сытновскую ЛМС. Сразу же решил поступить в Сельскохозяйственный институт на заочное отделение. И потому окончание им техникума и предстоящий отъезд внешне не изменили ничего в жизни семьи Костромичевых. Сын по-прежнему оставался студентом.

Когда он сказал, что назначен техником, мать, несмотря на внутреннее примирение с профессией сына, не могла еще поверить, что Миша уедет от них. Спросила, что это — ЛМС, будто не слышала раньше этого слова.

— Лугомелиоративная станция, — объяснил Миша.

— А почему не БМС? — переспросила Нина, пряча за наивным вопросом ухмылку.

Миша смолчал, даже бровью не повел. Нина снова было попыталась подзадорить брата, но мать остановила:

— Нина, перестань, — сказала с упреком, растревоженная сообщением сына.

— Мамочка, но я ведь хотела спросить, — лукавила Нина, — почему не болотомелиоративная? Ведь болота же осушаются, а не луга. И Миша будет на болотах работать.

— Мелиораторы болота превращают в культурные луга и плодородные поля, а не наоборот, — не вытерпел Миша.

— Хорошо, — осталась довольной Нина. — А потом можно будет наоборот? Поле в болото?.. А вдруг да людям и болота на что-нибудь понадобятся? — вполне серьезно спросила Нина. — Тогда, наверное, болота будут лучше прежних. И называться культурными, как сейчас луга.

— Для тебя, Нинуля, можно! Болото с шоссейной дорогой. Чтобы в туфельках на каблучках за клюковкой могла ходить. Я уж постараюсь.

Николай Сергеевич усмехнулся, уловив в словах дочери и ответе сына суждения озерковцев. Особенно переживал старик Завражный. Больно уж он опасался за свое озеро. «Распашут все, иссушат землю. Благо есть теперь чем и пни выдирать, и канавы копать. Культурное все стало, — не скрывал он свою душевную боль, когда заходил разговор о новых осушениях. — Спохватятся опосля, да уже где тут, коли вода в озере пропадет…»

Но и Завражного не стало, как еще раньше не стало чудаковатого старика Покладова. Они оба знали, как никто, и нравы озера, и жизнь вокруг него своей земли. Завражному под конец трудно было мириться, что уже все не такое за околицей его села, да и в самом селе. И он с тревогой жаловался: «Человек стал неболевым и к своему дому, не то что к общему наделу… Все не его руками делается. Оттого это».

Тут была доля правды, что боль «за свое» утрачена. «Свое» — это не личное. Оно было «охватистее» личного, по понятиям старика. Озеро — тоже вот было для него «свое». Оно-то, такое разумение своего, не каждому дается. Об этом «своем» и «не своем» не только думали, но и страдали старики. «Не батраки ведь мы. На своем поле работаем. Так как же можно спустя рукава дело ладить!»

Все это задевало и Николая Сергеевича. И сейчас, глядя на сына, он спрашивал себя, будет ли у него такая боль «за свое»? И через что человек должен пройти, чтобы она возникла и осталась совестью в нем, нравственной силой большого хозяина?

Николай Сергеевич смотрел на волнения матери и подшучивания сестры над Мишей как бы со стороны. Понимает ли сын, за какое дело берется, тревожил всегда вопрос. И потому возникало беспокойство: выдержит ли? Чтобы выдержать, надо быть таким, каким был Степан Васильевич. А откуда это у Миши? У Семена и Василия Григорьевых — тут другое. Их сама земля взрастила и теперь влечением держит возле себя. И они остаются при ней, претерпевая и неизбежные горечи. А сына что может удержать возле земли? Да и надо ли возле нее удерживать кого-то?..

Он так ничего и не сказал сыну, когда тот сообщил, что поедет в Сытновскую ЛМС. Все и должно быть так, как происходит. Куда же он еще может поехать?

После они говорили о деревне. Сын считал себя специалистом, рассказывал о технике, какая сейчас на селе и какая должна быть, будет. И выходило, что многого еще, чего требуется для интенсивного земледелия (Миша выделил слово «интенсивного»), нет в колхозах. А раз так, то и спрашивать особо с хлебороба нельзя. Доводы Миши вроде бы и убеждали. Но больше расстраивали.

— Ты все так и знаешь, — сказал Николай Сергеевич ему, — будто на земле лет десять проработал?

— И Василий так считает. И Семен, и Осипов, — Миша посмотрел на отца с удивлением. — Да ты и сам, папа, знаешь…

«Да, они-то — и Семен, и Василий, и Осипов — знают, — молчаливо согласился Николай Сергеевич. — И я, пожалуй, знаю. Только я об одном, нашем колхозе знаю. А ты уже знаешь вообще. Но откуда тебе-то все знать?.. Не от них ли только, не от Василия ли, Семена и Осипова? И переносишь на «вообще»… По молодости, конечно, от желания быстрее видеть лучшее. От нетерпеливости. А когда сам увидишь и поймешь, что не так все быстро делается, как поступишь и что будешь говорить?..»