Павел Кочурин - Преодоление

«Вот мы с матерью чего-то уже и недопонимаем», — подумал Николай Сергеевич с грустью, уловив нотку упрека в голосе дочери.

Миша, почувствовав жалобу отца и матери, сказал, что тоже приедет, раз Витя обещается. И опять как-то невольно вышло у Миши, что главное — Витя, а не родители.

Мать больше была обеспокоена за дочь: с кем-то она там будет, с какой компанией? За Мишу меньше волновалась. А Николая Сергеевича, казалось, совсем не тревожило, что дочь уезжает на стройку. Сказал ей, что отряд — дело понятное. Самое время сейчас страну повидать, поработать на большой стройке и почувствовать ритм времени.

Проводив Нину и Мишу, уехавших в разные стороны, отец и мать как бы только тут поняли, что для них настает время постоянного ожидания вестей от детей. Вести эти будут приходить издалека, с разных концов страны. А они станут ждать их в своей Озерковке. Остальные заботы, собственная их жизнь отодвигается как бы в сторону. Все будет сведено к одному: как дети, где они? Каждый день таких ожиданий станет тревожным и беспокойным. А каждая весточка — открытием чего-то вроде и знакомого и в то же время совсем неизвестного в своей собственной жизни.

Они оба с Ольгой перестали думать о Кадове. Будто и не было его, не существовало никогда.

Но Кадов жил и не собирался никуда исчезать.

В воскресенье утром позвонил Витя. В телефонной трубке что-то гудело, трещало. И Николай Сергеевич переспросил: «Кто говорит?»

Звонка от Вити он не ожидал. Витя должен был к ним приехать. Через два дня с туристской группой он улетал на Байкал.

— Это я, папа! — кричал Витя в трубку.

Николай Сергеевич спросил:

— Ты откуда?

— Я перезвоню, — ответил Витя и повесил трубку.

Минуты через три снова раздался звонок.

— Я из автомата, — сказал Витя. — Теперь меня слышно? Я к другому перешел.

Николай Сергеевич, предвидя какую-то необычность разговора, ждал объяснений. А Витя мялся.

Подумалось, что сын собирается чего-то попросить. И обрадовался. Может, денег не хватает на дорогу? Витя ни разу к нему не обращался с такими просьбами. И от предложений отказывался. Николай Сергеевич и огорчался, и досадовал: мог бы и попросить. Взять, когда предлагаю. А то будто чужой…

— Папа, ты можешь сейчас к нам приехать?

— К вам сейчас?.. — удивился Николай Сергеевич такой просьбе сына. — А что случилось?

— Мама тебя об этом просит. — Витя волновался. — Понимаешь, «он» появился. Пришел к нам. Бабушка открыла, и нахально влез было… Ну ты понимаешь, как он может. Но мама сказала, что не прибрано, и просила его зайти через час. Он придет…

«Он» — это был Кадов. Николай Сергеевич так сразу и подумал. Потому и не стал дальше расспрашивать. Проговорил с досадой про себя: «Опять, значит…»

— Мама просила сейчас приехать, чтобы его застать, — сказал Витя.

— Как она сказала? — спросил Николай Сергеевич, стараясь все же уяснить, чем вызван этот приход Кадова.

— Она сказала: «Иди позови отца, ради бога, побыстрей», — добавила, чтобы тут же ехал. И бабушка тоже велела. Я и пошел звонить. — Витя смолк, ждал.

— Я сейчас… Возьму такси и приеду, — сказал Николай Сергеевич.

— Я буду у дома ждать, — обрадовался Витя.

Николай Сергеевич сказал Ольге о звонке Вити, подозревая недоброе. Какое может быть от Кадова добро! Добро было бы в одном — чтобы он не напоминал о себе.

Витя ждал его у тяжелых железных ворот во двор. Стоял возле одной из каменных тумб, врытых у подворотни, наверное, еще при хозяине дома, чтобы колеса ломовых извозчиков не обивали углы. Раньше этих тумб Николай Сергеевич вроде и не замечал. А сейчас приметил, потому что у одной из них стоял Витя, а на другой сидел старик в тяжелом черном суконном пальто и черной кепке.

Николай Сергеевич пристально посмотрел на старика. Он напомнил чем-то блокаду. И тогда, по рассказам, так вот сидели у этой подворотни дни и ночи, дежурили. И Кадов мимо проходил. И его знали те, кто сидел на тумбе у ворот…

— Он еще там, — сказал Витя. И эти слова Вити напоминали тоже что-то блокадное, тревожное. «Он еще там?!» Был или вопрос или ответ. И то и другое связывалось с опасностью, с подозрением каким-то…

Они оба с Витей постояли у тумбы минуту, как бы выжидая или решая.

— Мама тебя ждет, — сказал Витя. — Я позвонил ей, что ты едешь. Он минут десять как пришел…

— Пойдем вместе, — попросил Витю Николай Сергеевич, чувствуя, что Вите не хочется идти в квартиру.

Витя заколебался, пожал плечами. И мать, наверное, не хотела, чтобы сын был свидетелем разговора отца с Каловым. Это и Витя понимал. Но Николай Сергеевич сказал:

— Пока пойдем. А там видно будет. Можешь и уйти. — Ему тоже не хотелось посвящать сына в предстоящий разговор.

Витя открыл своим ключом дверь. В комнату они вошли без стука. Первым вошел Витя. За ним и Николай Сергеевич. Поздоровался. Подошел к Лидии Александровне и Нине Степановне, вставшим ему навстречу от стола. Кадов тоже встал. Постоял и снова сел.

Сидел, как сразу подметил Николай Сергеевич, на том же месте, где и тогда сидел, лицом к двери. Был озадачен, потому что встречи с Николаем Сергеевичем не ожидал. Попытался было в растерянности взять что-то со стола, прикрыл руками. Но Нина Степановна решительно остановила Кадова. Тот убрал руки. И Николай Сергеевич узнал свою шкатулку… Пальцы Кадова судорожно, но без уверенности коснулись ее снова.

— Оставьте, Орест Андреевич. Это сейчас уже не ваше. И не мое. — Нина Степановна отняла у Кадова шкатулку и выложила из нее на стол золотые часы, серьги, кольцо. Они были завернуты в тот же бархатный лоскут, в котором хранил их и отец…

Так же вот и часы отца, и серьги, и кольцо матери выложил перед Николкой дядя Степан. Тогда они лежали на сосновом столе, выскобленном добела, почти новом еще. Стол стоял посреди комнаты, ярко освещенный зимним солнцем и белым снегом за окнами. Стены тоже были золотистые, бревенчатые, свежевыструганные. И потолок матово желтел… Все это Николай Сергеевич сейчас и увидел, и вспомнил, глядя на часы, на серьги, на кольцо. И разговор с дядей Степаном держался дословно в его голове. Но после блокады он даже мысли не допускал спросить о шкатулке Нину Степановну. И без того ясно было, куда ушли дорогие его памяти вещи. Но что они могли оказаться у Кадова — это не могло прийти в голову.

Кадов сидел, не зная, как ему поступить. Протянул было опасливо руки к золоту, как в холод к обжигающему огню. И отнял их, встретив спокойный и твердый взгляд Нины Степановны.

— Не троньте, Орест Андреевич! — этим обращением к нему по имени и отчеству она подчеркивала всю непреклонность. Отодвинула все на край стола, ближе к Николаю Сергеевичу.