Павел Кочурин - Преодоление

— Вы пьяны, Орест Андреевич, — ответила ему Нина Степановна. — И вам не следовало этого говорить. Но раз уж начали, так я вам отвечу: у Володи и у Вити одна фамилия и одно отчество. Я вам об этом сказала в войну, когда Володя был совсем маленький. Вы тогда со мной были согласны. А что было между нами в голодную блокаду, об этом стыдились бы вспоминать. Вот я вам и говорю при всех, как вы хотите: вы не отец Володи. У Володи и Вити, моих сыновей, отец — Николай Сергеевич Костромичев… И вы тут совсем ни при чем.

«Это все следовало бы Нине Степановне сказать Кадову при Володе», — подумал Николай Сергеевич.

— Кадов сослался было на Кусанова, — перебил его мысли голос Зои Петровны, — но Нина Степановна Кадова пристыдила: «Будьте мужчиной, вы же моряк, Орест Андреевич. В Володе схожего-то ничего нет с вами».

Кадов больше не появлялся в доме Шадровых. Но у Ивана Евгеньевича был разговор с Кусановым. Начал его сам Кусанов, узнав о выходке Кадова. Он так и назвал это — «выходкой». Самому Кадову будто бы Кусанов сказал так:

«Что же ты, Кадов, затеял!.. Ну и мерзавец же ты. Матери лучше знать, кто отец ее сына. И о Володе надо было подумать. Какой ты ему отец?»

До Володи дошли было какие-то разговоры о знакомстве Кадова с его матерью в войну. Но он пренебрег ими.

— Вы расскажите Володе, — попросил Николай Сергеевич Зою Петровну. — Все так, как сейчас нам рассказывали, и расскажите. Это объяснение необходимо.

Несколько дней до позднего вечера Володя пропадал на озере. Утром уходил с Витей, а вечером один. Николай Сергеевич за эти дни так и не мог поговорить с ним. Возникала какая-то неловкость. Нина и Миша заметили, что Володя избегает встречи с отцом. Миша простодушно спросил мать:

— А почему папа и Володя не разговаривают? Вчера Володя увидел, что папа у веранды стоит, не пошел в дом, вернулся к озеру. А позавчера в окошко в свою комнату влез.

Мать ничего не стала объяснять сыну, ответила:

— Они взрослые, сами разберутся.

Сказала об этом вопросе Миши отцу, посоветовала:

— Поговорил бы с Володей. Ему трудно первому начать разговор.

На следующий день Володя вернулся с озера в обычное время. Николай Сергеевич увидел его оробевшего, нерешительного. Окликнул. Спросил о клеве, как ловится? И по его неловкому ответу понял, что Володя переборол в себе унизительное чувство подозрительности. Обедали вместе под дубом. После обеда Николай Сергеевич подошел к Володе.

— Давай-ка, сын, поговорим по душам… — положил ему руку на плечо.

Володя смолчал, потупясь, но не отошел.

Николай Сергеевич сознавал, что ему, кроме Ольги, не с кем поделиться своими мыслями о Володе. Вчера заходил старик Завражный. Узнав, что Володя на озере, поинтересовался:

— Имается у него? — Поглядел с лукавинкой: — По вечерам-то, может, и имается, какая сорога и клюнет.

И Николай Сергеевич подумал сейчас, готовясь к разговору с Володей, что бы сказал старик, знай он всю подноготную?

«Ничего бы не сказал, — ответил себе же. — Тут ничего не скажешь и ничего не посоветуешь. Все зависит не только от меня и Володи. Зависит и от Нины Степановны, и от Ольги. Даже от Миши и Нины. И от Вити. Но есть еще и Кадов… Что же зависит от Кадова? Может, уже ничего от него и не зависит? Или зависит тоже многое? И все же Кадов не главное. Главное тут — мое решение!»

Он спросил Володю неопределенно, понимая, что и сам Володя многое уже передумал:

— Значит, Кадов решил, несмотря ни на что, с тобой объясниться?

— Я только подозревал, но ничего не знал. Галя рассказала. И его слова, и… — Николай Сергеевич понял, что он хотел сказать «слова матери», но застеснялся. — Я все время что-то подозревал. Но Витя меня во всем убедил. Потом я уже не задумывался.

— А раньше ты Кадова знал? — спросил Николай Сергеевич.

— Знал, иногда разговаривали, — ответил Володя.

«Разговаривали. А у него даже предположения не возникало, — подумал Николай Сергеевич о Кадове. — И фамилию Нины Степановны забыл. А может, не забыл, а умышленно».

Важно было выслушать Володю. Самому ничего не хотелось говорить. Но и Володе будет трудно, если он будет молчать. И он сказал главное, что надо было Володе понять:

— Тебе надо сейчас одно только: ничем не огорчать мать. Других горе погубило, а ее оно облагородило. Я-то ее уважаю глубоко. Вы с Витей ей жизнь спасли. Без вас она бы погибла, — добавил он, повинуясь глубокому своему в этом убеждению.

— Она и сейчас тебя любит, отец, — сказал Володя.

— Да, наверное, любит, — произнес грустно Николай Сергеевич. — Потому вы у меня и есть с Витей. Но иначе мы с вашей матерью не могли поступить… — объяснил он Володе, не надеясь, что такое объяснение будет ему и достаточным и понятным.

«Но это все Володя запомнит, — подумал он про себя. — А потом уже во всем и разберется. — И о Нине Степановне тайно подумалось: — Теперь ее любовь ко мне в вас, сыны».

— Мы-то с матерью твоей тоже жертвы войны, — продолжал он вслух свои мысли. — Если бы это все тебе понять? А может, и хорошо, что детям той поры невозможно понять. Понимание такого порождает в человеке тоску. Отнимает радость. Чувствовать-то вы чувствуете по-своему. А понимать и не надо. Тяжело, когда понимаешь. Не все это понимают, даже и фронтовики. Ты мой сын, как и Витя, хотя и выросли вы без меня. Но это потому, что… — Он хотел сказать, что мать любила его, а не Кадова, но сказал другое: — Отсекла нас война друг от друга с вашей матерью. Это судьбы многих.

— Я Кадова не могу представить своим отцом, — сказал Володя. — Если бы даже… — Он запнулся, пожал плечами и спросил с удивлением: — Как это он мой отец? Странно! Я эти дни об этом и думал. Его ставил рядом с собой… И с тобой, отец. Как это, вместо тебя — он мой отец?

Было тихо возле дома. Они сидели под дубом на лавочке. Все ушли на озеро. Посуда оставалась на столе неубранной, только прикрытой скатертью. Это было вопреки обычаю Ольги и Зои Петровны.

Пришли Витя и Миша с поля. Витя как-то значительно поглядел на Володю. Остановился, не доходя до стола. А Миша сказал, устало присев на скамейку:

— Папа, Осипов тебя просит зайти в мастерские.

— Зайду, — ответил Николай Сергеевич. — Мама у озера, велела сказать, как придете. Она вас покормит.

Витя позвал Мишу, и они ушли к озеру. Николай Сергеевич, заметив, с какой настойчивостью Витя увлек Мишу, спросил Володю:

— Вите ты сказал о Кадове?

— Рассказал, — ответил Володя. — Я должен был ему рассказать. Он ведь мне все письма твои отдал. «Вот, говорит, отец и во время войны тебя своим сыном называл. И бросать не собирался». Это Витя мне сейчас уже сказал.

Николай Сергеевич встал, как бы прерывая разговор.

— Давай, сын, на этом и поставим точку. И о Кадове больше ни слова.