Павел Кочурин - Преодоление

Он сказал о «разъездном хирурге», о себе. «Вроде пожарника», — сравнил свою работу. Говорил не торопясь. Отдыхал за рассказыванием. И коллеге советовал пройти через свой трудный и мучительный путь в медицине. Иначе будет тление…

— Вам надо, Нина Николаевна, обязательно надо поработать годика четыре в такой вот больнице. Я разъездным пятый год. — И вдруг продолжил с деревенским простым говорком о руках хирурга, характере и интеллекте врача: — Руки и интеллект — тут все связано. Сметливость, золотые руки, находчивость и решительность — такое сочетание может быть у человека, воспитанного трудом. Не иначе, — подчеркнул он. — Трудолюбие и добронравие — для врача качество первейшее. А потом уже и то высшее, что дано тебе от бога. Словами тут не объяснишь… — Помолчал грустно. — Здесь, в этой больнице, были и летальные исходы. И сейчас бы не избежать, — сказал как-то уже глухо, вскользь.

Но это-то именно Нину и встревожило: «…и сейчас бы не избежать!» С «бы» — это все же не так печально и горько. Все же избежали. Но Нина перевела слова «не избежать» на житейский язык: не избежать смерти человека… Но она эту смерть предотвратила. О летальных исходах в этой больнице она не узнала бы ни от кого. И он ей сказал не для того, чтобы обвинить врачей, а чтобы оправдать ее поступок и риск. И уверить молодого врача не бояться риска. Идти на него, раз это начало высшего — Человеческого — в человеке. Сам он не мог скрыть опасения за проведенную ею операцию. А сейчас сказал о летальных случаях, боясь другого, того, чтобы его опасения не устрашили, не напугали молодого врача.

— Обычно много славословят, когда врач спасает видного человека. Ответственного работника, что ли. И отмечают за это врача. И даже награждают. А вот вы, коллега, рискнули бы? — спросил он жестко. — Вы ведь спасли жизнь всего-навсего попу. А вот рискнули бы, если не поп? А деятель?.. — Спрашивал и не глядел ей в глаза, ровно бы речь шла о незначительном. Не глядел в глаза умышленно, чтобы не смутить. Будто так просто говорил, а не спрашивал, не испытывал.

Но Нина поняла, что сказано о самом значительном. О врачебной этике. Поняла и то, что хирург еще смягчал вопрос, чтобы дать возможность все ей самой осмыслить. Она могла ответить или промолчать. Можно было и промолчать. Он не требовал ответа. К тому же подчеркнул, что она еще практикантка.

— Рискнула бы, — ответила Нина. — И батюшка тоже человек. А к человеку должно быть ровное отношение у врача. Но дело не только в этом. Я была уверена, что сумею. Раз врач — надо суметь. И необходимость. Надо было рисковать. А если совсем не уверена, как бы я тогда могла?

— Ну вот и спасибо, коллега, — сказал хирург. — Служить человеку, любить его — это большой талант. И труд еще, труд, уменье. Хорошо, если этому таланту-труду с пеленок тебя приучают. А ко мне это позднее, ко взрослому пришло. Когда врачом стал. Разъездным хирургом. На такой работе равнодушному работать противопоказано. Пропадет. А вам, коллега, надо. Не рискуй вы сейчас — не было бы человека… Что поп — это надо забыть. Сначала человек. Человека не было бы.

Нина вернулась с практики потрясенной. Другим человеком. Не верилось, что все произошло с ней. Рассказывала тоже будто не о себе.

Хирург, прилетавший в больницу, произвел на нее вначале противоречивое впечатление. Был непонятен ей. Особенно в первую с ним встречу. На вид простоватый парень. Лицо худощавое, скуластое. Следы мелких веснушек на щеках и на лбу. Как у озерковских мальчишек. И сам какой-то робкий. Больше думал про себя, а не говорил. Похоже, не знал, что говорить. А ведь приехал специалист из областного центра. И не в столицу, а в глухомань. И фамилия, и имя, и отчество были у него однозначные. Игнатьев Игнатий Игнатьевич. В больнице за глаза называли его Гнат-Гнат. Но с уважением, даже как бы по-свойски, с теплотой. А Нине казалось, что нарочно, для шутки чужие люди так назвали ребенка. Чтобы все одинаково, попроще. А сама фамилия родовая. Но вот с Игнатом Игнатычем и она была уже простецкой. И это соответствовало его виду. Такому человеку, подумалось, только и мотаться как неудачнику по захудалым районным больничкам. Вот он и мотается. А ведь не такой уж и молодой, за тридцать. И семейный. Поговаривали, что в семье у него что-то не ладно. Жена недовольна будто его разъездами. Это и понятно. И Нина посочувствовала жене такого человека.

Но сам он виду не подавал, что недоволен работой. Даже вот Нине советовал поработать для практики в отдаленной больнице, куда не вызовешь по телефону профессора.

А потом оказалось, что он талантливый хирург. «Чудодей», как его называли в больнице и врачи, и сестры, и санитарки, и больные. Значит, и в других больницах так считали. И сама она это почувствовала после разговора с ним за ужином в столовой. А в больнице он был неразговорчивый. Все внимание его было приковано к больному. Ничего другого для него не существовало.

Только потом, в институте, она разгадала и поняла этого человека. И объяснила себе. Он врач из породы одержимых. Таких, какие в прошлом уходили «в народ», чтобы просветить и помочь ему. Видя угнетенность его духовную, они робели, стыдились, а не гордились. Стыдились за себя, а не за народ свой.

Нина, удивленная, поняла непреложную истину, что такие люди не переводились на ее земле, на Руси. И не переведутся. Они были и будут светочем, маяком Человечности. Только время теперь другое. И народу они служат по-другому. Но сами остаются теми же — страдальцами в глазах других, непонимающих их. Одержимыми.

Но что же это за люди, что за светочи? И почему страдальцы?

Все еще находясь во власти этого впечатления, она спрашивала себя, есть ли у нее силы, энергия и воля так же вот, как этот Гнат-Гнат, поступить? И сомневалась в себе. В душе мучилась за больных, оставленных в лесных деревеньках. Думалось, что они там ждут ее, доктора из Ленинграда.

Обо всех своих сомнениях ей хотелось рассказать Игнатьеву. Другие ее могут не понять, а он бы понял. Почему-то была вера, что встретит его. Даже знала, что встретит. Должен он появиться на ее пути.

И он появился.

Это вышло как бы и случайно, и неизбежно.

Студентку Костромичеву разыскивали по институту. Срочно вызывал профессор хирургии. Нина подумала было об операции. Хочет, чтобы она присутствовала или ассистировала. Но было и другое, какое-то необъяснимое предчувствие. И она заторопилась на кафедру.

Профессор вышел, пригласил ее в кабинет. Сказал с подчеркнутой вежливостью, глянув на вставшего навстречу ей Игнатьева:

— Вас коллега пожелал видеть.

Оказалось, что Игнатьев тоже учился у ее профессора. Этого он тогда не сказал. Наверное, забыл, счел неважным. Или не успел, торопился.