Павел Кочурин - Преодоление

— Вот теперь у тебя настоящая, твоя Нина, — сказала Ольга, перебарывая, как ему показалось, неловкость.

Костромичев подумал было, что Ольга о Нине сказала шутя. Но тут же за этими, может, и действительно шутливыми словами открылась ему причина, почему Ольга бывала порой грустна и беспокойна. Наверное, что-то замечала в его настроении. Иногда на него находила угрюмость, возникала необъяснимая неудовлетворенность… Может, действительно, все это остатки пережитого. Но Ольгу тут ничего не должно задевать. Оно таилось какой-то скрытой тяжестью внутри, в неперестроенном еще его душевном мире. Но вот Ольга заметила, оказывается, и это.

Он был тронут простодушными словами Ольги, что теперь рядом с ним будет его настоящая Нина. И в то же время пристыжен, улавливая в тоне голоса Ольги нотки обиды и вроде бы ревность.

— Одна у меня Нина, Оля. Твоя, наша Нина. Другой никакой нет, — ответил он ей тут же.

От бабушки, матери Ольги, Анны Феоктистовны, после он узнал, что это она настояла назвать внучку Ниной в честь своей матери.

И все же любовь у него к Ольге была не такой, какой была тогда к Нине. Может быть, и не было вначале большой любви… С Ниной, в те короткие дни их жизни, он ничего вокруг не замечал. Только находила мгновениями странная и томящая тревога — боязнь чего-то не суметь сделать для нее. С Ольгой у него такого не было даже и в первые дни после свадьбы.

Появление на свет дочери, постоянное общение с ней, возникшее сразу же беспокойство о ней уравновешивали душевное состояние Николая Сергеевича. Он спешил с работы домой, чтобы увидеть ее, услышать голос, поиграть с ней. И с Ольгой он стал откровеннее.

Вскоре у них родился сын. Они назвали его Мишей, тоже по просьбе бабушки Анны Феоктистовны, которой страшно хотелось назвать внука именем своего покойного отца. Николай Сергеевич не стал перечить теще, только заметил:

— Ну что же, Анна Феоктистовна, пусть будет по-вашему! Но ведь теперь придется нам с Ольгой явить на свет еще внука и внучку, чтобы назвать их именами моих отца и матери.

— Благословляю, сынок, с радостью, — ответила Анна Феоктистовна, — вон сколько народу-то сгублено в родах наших. В твоем и в Олином. А люди-то хорошие все такие были. И у вас с Олей детушки добрыми будут и ласковыми. А уж тут, сыночек, уважь меня!..

Анна Феоктистовна прожила у них месяца три. Потом, когда Ольга окрепла, стала уговаривать Николая Сергеевича, чтобы Олюша с дочерью и сыном поехала к ним в сибирскую тайгу. Это было в начале зимы. Николай Сергеевич, да и Ольга опасались простудить в дороге детей. Анна Феоктистовна настаивала на своем:

— Дорогой уж убережем, а дома-то у нас куда как хорошо им будет. Хилые дети вырастают, коли без воздуха да без света. Дня и то жалко потерять. А если что, так уж фельдшер наш — лучше городских докторов. Мороз у нас ядреный. Молочко, рыбка свежая и ягода разная лесная с осени припасена. Чего уж лучше для ребят, да и для Олюши. А ты-то уж, сыночек, потерпи тепереча, — попросила она зятя. — Для деток надо потерпеть. Здоровье-то деток — и свое здоровье.

Николай Сергеевич в душе был даже доволен, что Ольга с детьми уедет. И им будет там хорошо, да и сам он отдохнет от тесноты одной комнаты, в которой они как-то умудрялись жить впятером. Особенно утомлял ночной непокой.

Были еще и другие мысли. У него появилась возможность перейти на работу в конструкторское бюро. Об этом он мечтал чуть ли не с первого дня работы на заводе. К конструкторскому делу он почувствовал тяготение еще во время учебы в институте. Но боялся признаться в этом: создание машин, приборов казалось делом особо избранных. Работать в цехе ему было тяжело. Натруживал ногу от беспрерывной ходьбы. И в левой руке тоже силы не хватало: ни взяться крепко за поручень, ни прихватить деталь… И он часто раздражался — унижала беспомощность.

В течение нескольких месяцев цех, в котором он работал, изготовлял уникальный прибор. Костромичев познакомился с Афанасием Петровичем Козловым, конструктором бюро. Дело с прибором на первых порах не шло, и Николай Сергеевич невольно включился в эту работу. Обдумывали вместе детали, советовались, экспериментировали. С Козловым они быстро сдружились. Афанасий Петрович года на четыре постарше Костромичева, институт окончил до войны и сразу же с фронта пришел в конструкторское… Когда с прибором дело пошло веселее, он сказал Костромичеву:

— Да у тебя, Николай, талант конструктора…

И Костромичев, осмелев, поведал ему о своей мечте. Козлов переговорил с руководством, и Николая Сергеевича пригласили на работу в бюро.

Но оказалось, что и в цеху он тоже позарез нужен. И его пока задерживали. Но все же обещали отпустить. Он понимал, что работа конструктора, особенно в первое время, потребует от него постоянных занятий. И он уже готовился к своей новой работе. С особым наслаждением просиживал вечера, как студент прилежный, за книгами, журналами, иностранной литературой. И тут тишина и покой дома были ему просто необходимы…

Но вот Ольга уехала. Не прошло и двух месяцев, как он затосковал по семье. И больше всего, пожалуй, по дочери. К сыну он еще не привык, а дочь была уже большой.

С трудом дождался лета и своего отпуска. Поехал в Сибирь к семье.

В большой сибирской деревне у Анны Феоктистовны был просторный дом, срубленный из матерого таежного леса. В предыдущие свои приезды Николай Сергеевич не обращал особого внимания на этот дом. Тогда в нем жило много людей и он не казался таким просторным и прочным. Теперь он угадывал по этому дому характер его хозяина. Видно было, что дом строил открытой души крестьянин, старатель, жизнелюб. А потом остался в нем и трудился на родимой земле его сын…

Тут Николаю Сергеевичу виделось общее с дядей Степаном. История и судьба семьи отца Ольги во многом схожа с судьбой семьи Григорьевых.

Сейчас в дом этот тоже наезжали больше гости. Постоянно жила в нем Анна Феоктистовна. Младшая дочь ее уехала в Новосибирск. И уже звала мать к себе.

Николаю Сергеевичу было легко в этом доме, в деревне, среди сибиряков, мужчин — ветеранов прославленных сибирских дивизий.

— Ну вот, теперь я кровно сроднился с сибиряками, — сказал он за разговором с пришедшими посидеть к ним мужиками. — А дочь и сын у меня — это уже настоящие сибиряки. Родились в Сибири. В самой тайге. Будет потом чем гордиться. А сам я горжусь сибиряками с военной поры. Раньше как-то не знал их. А теперь это родство на всю жизнь во мне.

— Да ты и сам на наших похож, — ответила ему Анна Феоктистовна, — гляжу вот на тебя — и сына вспоминаю, Федю… По облику-то и не отличить тебя от наших.

Она относилась к зятю с большим почтением и в то же время сдержанно. Сближения такого, чтобы во всем была открытость, не было. Может, она видела какой-то еще неизжитый непокой в душе его. И потому держала себя на благоразумном расстоянии от их с Ольгой жизни. Этого не мог не заметить Николай Сергеевич, благодарный ей за такую ее природную деликатность.