Павел Кочурин - Преодоление

— Бригадир передохнуть не дает. По его — хоть ночуй в поле. Дела нет, что ребятишек не с кем оставить. Вот она, нянька-то. Беда одна. До этого-то сюда всех троих приводила. А теперь бы старухе помочь, да как? На минутку не вырвешься. И у себя не прибрано.

Муж Клавы, Дима, работал в МТС трактористом. На сезон полевых работ его направляли в Озерковку. Родители Димы жили в центре села, около школы. В семье были еще два брата. Всем в одной избе было тесно. И Дима, как только женился, купил опустевший дом возле озера. Клава родом была из другого села. Можно было переехать в ее деревню, но Дима не захотел из принципа. Да и Клаве нравилась Озерковка.

Теперь Клава звала мать к себе. Но она не решалась — из города приезжала каждое лето старшая дочка с ребятами.

После жалоб Клавы на бригадира Ольга поговорила с Николаем Сергеевичем и велела приводить ребят к ним, как и до болезни бабушки Аграфены.

— Поиграют здесь, — сказала она Клаве. — Все же не одни. И Нина, и Миша приглядят.

Клава, стесняясь и конфузясь, на другой день рано утром оставила у Ольги Владимировны двух своих сыновей и дочку. Ольга тут же уложила их досыпать. Потом вместе с Ниной и Мишей накормила и отправила гулять к озеру…

Вечером, забирая ребятишек, Клава сказала, что завтра они сами придут.

— Пускай уж выспятся дома. Так они и к бабушке Аграфене прибегали, — объяснила она. — Лизка-то большая, понимает. Я и молока, и еды оставлю на день.

Утром, довольно еще рано, появилась Лиза с младшим на закукрах. Братишка постарше плелся за ней следом. Лиза оглядывалась, торопила его. Оставила ребят на веранде, побежала за молоком и за едой.

— Калитку мы на палочку запираем, — объяснила Лиза тете Оле. — Воры к нам не полезут…

Нина и Миша подружились с местными ребятами. И за малышами Клавы присматривали все сообща.

Каждый день за домом на мыске собиралось чуть ли не полсела детворы. На берегу на сухой лужайке строили шалашики из ольховых веток, дома и деревни… Разделывали возле них огороды, поля. Были комбайнеры, трактористы и почему-то еще — монтеры.

Николай Сергеевич выходил к озеру с книгой, и ребята втягивали его в свою игру. Он показывал им, как надо строить деревню, разбивать улицы. Ребята просили его рассказать о войне. Но говорить о войне он не мог. Просто не знал, что говорить. Не рассказывать же о смертях, о страданиях, о ранениях.

— Как-нибудь в другой раз, ребятки!.. — отговаривался он. — Да и не надо о ней вам сейчас ничего знать. Стройте лучше свою мирную деревню.

Тогда мальчишки начинали сами рассказывать ему, кто погиб у них в селе, кто пришел калекой… Он был рад, когда в такие минуты появлялась у озера Ольга. Все разом бежали к ней: «Тетя Оля, тетя Оля!»

Ребята понимали, что тетя Оля еще ухаживает и за бабушкой Аграфеной, совсем больной. И стоило ей сказать, чтобы они поиграли одни, тут же отставали.

Нина и Миша стали самостоятельнее, непоседливее. Особенно Миша.

Он прибегал домой, просил большой — «разовесь каравай» — скрой хлеба с постным маслом и солью.

Взяв хлеб, убегал к озеру.

Ольга Владимировна как-то раз, передавая Нине и Мише бутерброды с копченой колбасой, привезенной из Ленинграда, спросила:

— Ребят-то угощаете? Они-то вас угощают, наверное!

— Угощают, — ответил Миша, — репкой, морковкой и брюквой.

Миша рассказал, как они едят морковку: обтирают травой, потом подолом рубашки и грызут, держа за ботву.

Мать схватилась было за подол Мишиной рубашки.

— Не-е… — опередил он мать. — Они морковку о свои рубашки вытирают. Вас, говорят, мамка ругать будет, а нас не ругают. Нас мамки и не видят. А брюкву и репку мы ножичком чистим, — хвастался Миша.

— Нина, ты-то ведь понимаешь, что морковку надо чистить и мыть?..

— Я им говорила. А они считают, что витамины пропадут.

Ольга Владимировна опасалась, как бы у ребят не разболелись животы. Пошла сама к ним, пыталась объяснить, что надо овощи мыть.

— Так мы же, тетя Оля, про микробы знаем, — говорили мальчишки. — Мы сначала на морковку поплюем, а потом вытираем, слюня лучше воды всякие микробы убивает.

Ольга рассказала об этой ребячьей мудрости Николаю Сергеевичу. Смеялись, вспомнили свое детство.

Ребятишек в Озерковке стало больше, и это радовало Николая Сергеевича. В первые послевоенные приезды в село детей почти не видно было на улице. Мелькали тенями одинокие женщины, старики, калеки. Вроде его самого и Семена Григорьева. Но вот и у Семена, и у него дети. Война отодвигается, уходит дальше. А кому-то она уже и совсем неизвестна…

Он сказал Ольге, думая об озерковских ребятишках:

— Я родился после гражданской. И беды той, что осталась от нее, как бы и не ведал. А дядя Степан переживал ту беду до последних дней. Ему казалось странным, как это мы, сыновья, ее не видим?.. Сейчас все вроде бы повторяется. И с нами, и с нашими детьми…

Они сидели с Ольгой на бревнышке у самой воды. Глядели, как плещется рыбешка на быстрине, где речка впадает в озеро. Впервые за весь отпуск так вот выдалось посидеть вдвоем. Но и тут Ольга была обеспокоенной: бабушка Аграфена в доме одна и дети вот-вот прибегут.

— Посидим немного еще, — сказал он. — Раньше здесь у нас скамейка была. Старики приходили на досуге, беседовали. Сгнила та скамейка. Новую надо бы.

— И наш дом тоже нежилой теперь, — отозвалась Ольга. — А здесь место красивое, не наша тайга… Тайга меня всегда далью пугала. Так и не могла к ней привыкнуть. А тут вольно. Покойно и уютно.

— Посидим еще, — повторил он. — В лодку бы сейчас да поудить. Вон там, за быстринкой у камышей.

Ему хотелось отвлечь Ольгу от забот. Хотя бы на эти минуты. Он все больше ощущал духовную близость к ней. Здесь, к Озерковке, щедрость ее и доброта души увиделись ему как бы со стороны. Он об этом и думал, глядя на игру рыбок.

Он сказал:

— Как хорошо, что ты со мной…

Это было сказано неожиданно и для нее, и для него самого. И они удивленно поглядели друг на друга. Ольга — потому, что не поняла сначала смысла его слов и ждала каких-то объяснений. А он — что высказал их безо всякого повода.

— Я это так, Оля, вообще… Просто нашли мысли. — Положил ладонь на ее руку.

Ольга вздохнула облегченно, будто долго ждала таких его слов.

Их краткую, полумолчаливую беседу — первую, пожалуй, о том, в чем признаться другому всегда робеешь, — прервал встревоженный голос дочери.

— Мама… где ты?.. — Нина бежала к берегу.

Ольга прислушалась, сказала: «Ну вот…» И тут же встала, опершись на его плечо.

— Мама!.. — опять крикнула Нина. — Бабушка Аграфена плачет, говорит, что умирает.

— Здесь я, Нина, иду, успокойся.

Бабушка Аграфена боялась, что ее все покинут. Начинала плакать и звать на помощь, Ольга терпеливо сносила ее старческие капризы, ни разу не пожаловалась.