Павел Кочурин - Преодоление

Ответить было трудно. Выходило, что работать плохо может только плохой человек. Но не могли же быть плохими все строители. Значит, тут причина не только в строителях. И не столько в них.

Тогда в ком же?.. И в чем же эта причина?..

Вот на это и не находилось сразу ответа. В организации дела, что ли?.. И это может быть. Надо было спешить, торопиться. И мы торопились. И торопились почему-то в ущерб качеству и самому делу. Не всегда от этого получалось быстрей. Но главная беда, что торопливость плохо воздействовала на молодежь. Вырастал никудышный работник. А от никудышного «качество» перенимал (почему-то с особой легкостью) и другой, чаще молодой, работник. Тут-то и было самое опасное. Главное получалось — не сделать, а заработать, притом еще и отличиться.

А как это преодолеть, если «количество» — чуть ли не основной показатель? Он и затягивает в бесхозяйственность. И затягивает не только строителей. Даже и их вот, конструкторов. А когда только «количество» в конструкторском деле — это уже преступление. Такая напрашивается логика… Но тут область психологии и нравственная сторона дела. Ее-то частенько в расчет и не берут.

А кто не берет? Кому предъявлять такое обвинение?..

Что-то есть несовершенное, ненайденное. А как об этом сказать сыну ясно и коротко?.. А сказать ему надо. Нельзя не сказать!

— Так, Миша, работать, как эти строители сработали, нельзя. Сам видишь. Сделали лишь бы сделать. Война заставила нас делать больше. И тут не всегда ладно выходило. Мирились и вот привыкли. Но надо учиться работать по-другому, добросовестнее. Учиться сразу, с первого дела, где бы что ни делал… — Он был недоволен своим ответом сыну. Длинным получилось объяснение. И он досказал, немного горячась и сердясь на кого-то неизвестного: — Сам все делай как следует и другому не давай делать плохо. Плохо — это сегодня наш общий порок!..

— Народа всего, что ли, порок? — спросил просто Миша.

— У народа порока не бывает. Порок отдельных руководителей и отдельных работников. Дурной пример заразителен. Так пословица говорит. Вот он и заразил многих, очень многих…

Этот разговор отца с Мишей слышала и Нина. Но не вступила в него. Только внимательно слушала, задумывалась. Наверное, все тут было ей непонятно: работать плохо нельзя, преступление, а люди работают плохо…

Нина сглаживала стальной пластиной неровности пола. Пластину эту Николай Сергеевич позаимствовал у новоселов из их же института. Был уже у кого-то такой опыт. Пол в передней был настолько неровным, что даже дверь задевало при открывании. Линолеум пришлось снять и соскабливать пол. Нина это делала с особым старанием. Скоблила, выверяла деревянным бруском… Просила отца проверить, ровно ли получилось.

Николай Сергеевич брал брусок, приседал, проводил им по полу и сразу говорил, где еще неровно.

— А как ты определил? — удивлялась Нина.

— Уловил. Пальцами почувствовал. Попробуй сама… Вот, чувствуешь?.. Смочи водой, поколоти здесь слегка молотком и поскобли еще пластиной.

Нина все это проделывала.

Потом они вместе настилали линолеум.

— Вот теперь совсем другое дело. И дверь открывается. И глазу приятно, — сказал отец.

На том, чтобы выровнять в передней пол, настояла Ольга. Николай Сергеевич подумал, что она опасается за него. На неровном линолеуме можно легко поскользнуться с больной ногой. И Нина тоже об этом догадывалась. Чтобы не возникало такого впечатления, что тут больше забота о нем, он сказал сыну и дочери:

— Ну вот и молодцы. Теперь будем по ровному полу ходить. И строителей на каждом шагу вспоминать не придется. И сами от этого добрее станем.

В Озерковку Костромичевы не могли выбраться три лета подряд. Совсем было собрались на второе лето после переезда на новую квартиру, но у Николая Сергеевича разболелась раненая нога. Врачи настоятельно рекомендовали лечение в санатории. Ольга усматривала причину обострения болезни в переутомлении, связывая все с доделками в квартире.

Николай Сергеевич отправился в санаторий, а Ольга не решилась одна с детьми ехать в Озерковку.

А на следующий год поехали в Сибирь, на родину Ольги. Анна Феоктистовна не зажилась долго в городе у младшей дочери, вернулась в свое село.

«На Лидушу-то, на дочку, не жалуюсь, — писала она Ольге и Николаю Сергеевичу. — Уважительно они ко мне относятся. Но стара я уж стала, помощница им плохая, только мешаю… И к себе, к родному-то больно тянет. Вот и уехала… — И просила: — Уважьте старую, приезжайте на лето с детушками… Может, уж это в последний раз».

И они вместо Озерковки, как было намечали, поехали в таежное Ольгино село.

Наведалась к матери и Лида с детьми и мужем. Анна Феоктистовна не могла нарадоваться, что все ее детушки собрались. Хлопотала из последних сил, старалась приветить внуков…

А зимой, в начале февраля, Ольгу вызвали к матери телеграммой.

Через неделю вылетел туда и Николай Сергеевич. Анна Феоктистовна ровно бы все предчувствовала. Рвалась в родное село, чтобы там и закончить последние свои дни…

Из Озерковки писал Нил Покладов. В коротких и редких письмах сообщал сухо, что следит за домом. Чинит крышу, которую пора бы уже и перекрыть. Сделал ставни на окна и щитки навесные на веранду.

От писем Нила веяло миром. Николай Сергеевич ждал каких-то слов о Юлии. Но Нил о Юлии умалчивал. Наверное, не было никаких известий.

Каждую весну писала и Клава. Сообщала, что они с Димой «вскопали загороду дяди Степана, насадили в ней всякой всячины»…

Но из последнего письма Клавы видно было, что на приезд их она уже не очень надеется. «Может, и надумаете. Приедете ненароком…»

Других вестей из Озерковки не было. И Николай Сергеевич успокаивал себя мыслью, что все тревожащее его отойдет совсем со временем.

Странное появление Нины Степановны тоже забылось. «Да и она ли это была?..» — напрашивались сомнения.

И все же где-то подспудно тлело глухое предчувствие, что незримо рядом с ним ходит беда. И таиться она от него долго не будет. Да и не может. Вот-вот возьмет да и выйдет из своего укрытия и отомстит за то, что он все это время старается забыть ее. И это предчувствие не обмануло его.

Все произошло в конце июня. Утром, в понедельник…

По утрам он обычно занимался проверочными расчетами и просматривал наиболее сложные чертежи. В отделе знали об этом и старались не отвлекать его текущими делами.

А тут приоткрылась дверь в кабинет, и он услышал: