Павел Кочурин - Преодоление

Ольга кивнула, он прошелся по комнате, хотел было объяснить, что сына ее он считал умершим, но не сказал. Сел молча рядом.

Ольга читала письмо, а он ждал. В чертах лица жены появилась строгость и озабоченность. Вокруг глаз возникли морщинки. Вроде бы ничего такого не было вот только что.

Это настигла ее тень минувшей войны. И он понял, что ему надо сейчас защитить Ольгу. И Нину Степановну он должен защитить. И самому надо защищаться от этой черной тени.

— Да, — сказал он глухо, глядя на руки Ольги, на листки письма. — Человек в войну родился. И гнет от нее на всю жизнь…

Встал, заходил по комнате. Ольга насторожилась, подняла голову. Ее всегда беспокоило, когда он вдруг в разговоре касался войны. Сразу становился резким, раздражительным…

— Я понимаю, Коля, — сказала она спокойно. Взглядом показала, что еще должна дочитать.

Она еще долго читала. Возвращалась к началу письма, вертела в руках листочки, выискивала какие-то слова. А он следил, как она перебирает строки. Ждал, что скажет.

Слова Ольги застали его врасплох:

— Поговори с ним, Коля… Мальчик обязательно придет.

Николай Сергеевич не мог предположить, что она это скажет. Она думала о мальчике, который ищет отца. Он для нее и был тем, о ком надо заботиться. А Николай Сергеевич думал еще и о матери этого мальчика. Как она так могла?..

— Тебе-то ни за что ни про что огорчения, — смягчился он… — Но они были между жизнью и смертью… Отец не перенес, умер… — Они — это Нина Степановна и ее мать Лидия Александровна.

Ольга кивнула, что понимает. И ему уже некого было защищать. Ольга была на их стороне. И он остался один против всех.

Сразу же возникли другие мысли о бывшей жене и о бывшей теще.

«Надеялись тогда, конечно, что я могу и не уцелеть. Рассчитывать, что останусь жив, и самому мне было трудно… В этом я сейчас могу себе признаться. Тогда было страшно о таком думать. А сейчас можно взглянуть правде в глаза… Госпиталь и фронт, другого не было. Они это знали. Не вечно же будет везти. Тогда и пенсия на сына, и имя… Теща об этом не могла не подумать. И думала…»

Обиды и осуждения бывших жены и тещи не возникало. И упрека не было… Просто пришли в голову вполне реальные рассуждения некоторых людей той поры.

Ольге он этого не высказывал, сказал очевидное:

— С сыном у нее, видно, неладно что-то.

— Ты пощади, Коля, мальчика. — В словах Ольги была просьба. Будто он собирался совершить что-то недоброе по отношению к сыну своей бывшей жены.

От этого возник какой-то протест. Кто тут виноват?.. Хотелось уже не защищать, а обвинять.

— Как же я должен его щадить? — спросил он резко Ольгу. — Что же мне сказать ему, что я… — Он не договорил, досказала Ольга:

— Что же теперь делать, раз мальчик верит в это?

— А потом?.. — спросил он уже раздраженно. — Потом как ему все объяснить?

Он и сам хотел того же, о чем его просила Ольга. Но противоречил и себе, и Ольге, видя во всем случившемся что-то противоестественное, обидное для человека.

Витя пришел, когда они уже перестали его ждать. Щелкнул замок, открылась дверь. Нина крикнула из передней:

— Папа, к тебе… — оглянулась и смолкла.

— Что же вы, входите… — послышался ее голос.

Николай Сергеевич догадался, что за дверью Витя. Первым делом подумал о дочери, что она уже все знает. Парень мог сказать, что идет к отцу.

Он вышел на середину комнаты, чтобы видеть всю переднюю.

Рослый юноша с длинными волосами неловко переступил порог. Робко стал у двери, сделал еще несколько шагов. Нина опередила его, прошла сбоку, включила свет в передней.

— Папа, это к тебе Витя, — повторила она.

Юноша переминался с ноги на ногу. Окинув его взглядом, Николай Сергеевич перевел глаза на дочь. Успокоился: «Ничего о Вите не знает».

— Прошу, прошу, пожалуйста, — сказал как-то казенно, почти официально. — Проходи, Витя, проходи, — тут же поправился, упрекнув себя: «Чего же играть в прятки».

На Вите была белая нейлоновая рубашка, плетеный галстук, узкие брюки, остроносые черные ботинки. Одежда и длинные волосы бросались в глаза и выделяли его среди тех парней, с которыми сталкивался Николай Сергеевич повседневно. Таких модников, или стиляг, как их неодобрительно стали называть, видел он разве что на Невском. С ухмылкой подумал: «Вот донашиваю свои прежние костюмы. В своих широченных брюках и тупоносых желтых ботинках выгляжу провинциалом в глазах этого парня».

И он впервые оценил, или, вернее, терпимо отнесся и к узким брюкам и к остроносым ботинкам: «А и неплохо на нем все это выглядит… И прическа… ну и что же, тоже ничего. Как на прежней гравюре…»

— Здравствуйте, — сказал Витя нетвердым голосом. Вошел в комнату, опять застыл на месте.

Его робость, застенчивая неловкость обрадовали Николая Сергеевича. «Нет, мальчишка неплохой, — заключил он мысленно. — А наряд что же, наряд — это мода. И неплохо даже на нем, неплохо».

— Здравствуй, Виктор, — протянул руку. — Проходи смелей.

— Мама сказала, что вы знаете… — начал было Витя, когда они оказались в комнате, и стушевался.

Николай Сергеевич кивнул, взял его за руку, подвел к дивану.

— Я тебя ждал… — сказал он ему, невольно разглядывая вблизи. — Садись.

Витя сел, а он помедлил, глядя на него сверху вниз, постоял… Русые волосы, густые, с чуть золотистым отливом. Белое лицо. «На мать похож», — отметил с тайной радостью. Сел рядом на диван.

Они остались вдвоем в комнате. Нина сразу же убежала на улицу, а Ольга, как только появился Витя, вышла в спальню, прикрыла за собою дверь. При ней Витя не упомянул бы о матери.

— Да, мать написала мне, что ты придешь, — с неловкостью и неохотой сказал Николай Сергеевич.

— Мама говорила… — силился объяснить Витя. Наклонил голову, разглядывая носки своих ботинок. — Раз мама все скрыла, так вы ничего и не знаете обо мне.

Они оба смутились. Николай Сергеевич — оттого, что знал все о Вите и вынужден делать вид, что не знает. Лгать… А самому Вите надо было объяснять то, чего никак не должен был объяснить сын отцу. Молчали какое-то время. Потом Николай Сергеевич спросил:

— Ты учишься, Витя? — Ожидал, что ответ будет отрицательным. Парень не по-школьному одевается — наверное, сам зарабатывает.

Витя разом поднял голову.

— Кончил десятилетку… только что. На завод пойду пока до армии. После в вечерний. А то маме трудно.

Николай Сергеевич одобрительно кивнул. Подумал о Нине Степановне: «Одна она». И в то же время внутри его отозвалось радостью, что одна.

— Да, да, — прошептал скорее в ответ своим мыслям…

Прошелся по комнате. Встал было и Витя.

— Да ты сиди, сиди, Виктор… Видишь, какое дело-то у нас с тобой вышло. Жестокая штука — война. Она в выжившем солдате на всю жизнь оседает. Грызет его как может. И детей его вдобавок еще преследует…