Павел Кочурин - Преодоление

И еще не ставшее мыслью чувство подсказало, что жизни не было бы. Не могло быть!.. И то, что выбрала она, было правильным. Может, это и не жестокость. Скорее жертва. Наверное, ей и нельзя было иначе.

А как бы поступил другой на месте Нины?..

Но кто этим другим мог быть?

Он не мог назвать другого. Он мог спросить себя только о том, как бы поступила Ольга? Но Ольга не могла его предать. Все же, как ни оправдывай Нину Степановну, это было предательство… Она поняла сама.

Ольга предать не могла. Но, может быть, Ольга и выжить не могла бы в то время?

Не могла бы, не выжила бы Ольга!..

«Нет, не выжила бы Ольга, — сказал он сам себе. — Это ведь правильно замечено, что сострадательный человек, большой воли и большой доброты, обрекает себя первым на гибель, когда она грозит многим!..»

И он сказал вошедшей к ним Ольге:

— Какое чудо, что мы все живы, Оля!..

Проводив Витю, Николай Сергеевич тут же ощутил какую-то перемену в доме…

И он сам, и Ольга стали другими. Изменились враз их отношения. Они избегали взгляда друг друга… А может, это только он прятал свои глаза от глаз Ольги?.. Видно было, что Ольга переживала. Ее терзали неведомые ему мысли. Казалось, что между ними возникла отчужденность. Вроде бы вначале, до ухода Вити, этого не было.

Сложного разговора и объяснений нельзя было избежать.

Оставшись наедине, он сказал Ольге:

— Ты, Оля, прости… Я даже не подозревал…

Она не сразу ответила, села на стул возле кровати.

— Дело совсем не во мне, — сказала она сдержанно. — Дело в детях… В твоих детях.

Его насторожило ее спокойствие и то, как она сказала в «твоих детях»… Возникло сразу «ты» и «я».

Но об этом подумалось неопределенно. И он не стал ни в чем переубеждать Ольгу. Взяла верх досада, что Ольга не так поняла его. Будто он считал себя виноватым в том, что у него есть Витя, а не в том, что он о нем ничего не знал. Раздраженный слегка ее непониманием, он сказал:

— Я не подозревал ничего, ты должна понять… Иначе я так не поступил бы. Выходит, сына бросил.

Его больше всего и мучило, что он не знал о Вите. Что тот вырос без него.

— Все это так, Коля, — опять спокойно и, как ему подумалось, холодно сказала Ольга. — И все не просто. Ты и сам еще не знаешь, как все может быть.

Он смолк, замкнулся в себе, насупился.

Ольга понимала его состояние. Понимала и его чувство вины перед сыном. И ждала, как он сам рассудит, не решаясь что-либо подсказывать и советовать.

Она опасалась, что из-за своей болезненной щепетильности, излишней требовательности он сочтет себя виноватым во всех осложнениях в семье. Станет раздражительным, нелюдимым. И это оттолкнет от него Нину и Мишу. Такое уже случалось. Остерегалась и другого, чтобы он не заподозрил, будто она упрекает его… Но и не говорить, делать вид, будто ничего не произошло, тоже нельзя. Умолчание было для него еще хуже. Вот он уже замкнулся, ушел в себя.

— Витя тебе сын родной. — Она старалась быть рассудительной. — Ты волен тут поступить так, как тебе велит сердце, твой отцовский долг. Витя много выстрадал вместе с матерью…

И он понял, что тут у Ольги не каприз, не самолюбие и не обида. Она дает ему право выбора, готовая сама пожертвовать. И это у нее искренне, осознанно. И смысл ее слов: «Дело в детях… в твоих детях» — стал для него ясен.

— Да нет, Оля… Что ты, — сказал он, отвергая ее мысли и сознавая в то же время, что она в чем-то и права. — Зачем ты так… ты же знаешь…

— Ты от этого, Коля, никуда не уйдешь, — продолжала Ольга раздумывать вслух. В словах были и боль, и печаль, будто предстояло ей с чем-то все же расставаться… — Нина и Миша все по-своему поймут. Они по-иному мыслят, чем мы. Всего им и не объяснишь. Им надо время, чтобы привыкнуть… как бы все ни решилось, — добавила она.

Тут были и тревога за дочь и сына, и забота о Вите. Такое ее участие к судьбе Вити вызвало чувство раздвоенности у Николая Сергеевича.

Витя мог быть у него единственным сыном. Так все, пожалуй, и случилось бы, знай он о Вите. Может, это счастье, что он не знал о Вите. Не Витино, а его счастье. Но счастье все же за счет Вити. И Нина Степановна тут поступила жертвенно. Этим искупила, свою вину, если она была у нее перед ним…

Сейчас он должен проявить заботу о Вите. Это главное. Самое главное… Но в чем она должна выражаться? Он был уверен в одном, что забота о Вите нужна больше ему, а не Вите. Вите его забота ни к чему теперь. Сын так прямо и может сказать, если начать с ним разговор о какой-то помощи. И как тут быть, какой ключ подобрать к сыну, выросшему без него?

В ту ночь, после ухода Вити, они оба долго не могли уснуть. Дети давно спали, Миша — на диване в столовой, Нина — в своей комнате.

Но был еще третий человек. Спал ли он сейчас? И что думал?..

Николай Сергеевич вздрогнул от неожиданного голоса Ольги.

— Нине и Мише… — сказала она и оборвала слова, почувствовав, что он вздрогнул. Спросила: — Ты уснул?

— Нет, — ответил он. Повернулся к ней. — Просто задумался. Думаю вот… Тебе будет Витя помехой, полезет разное в голову. Да и Нине и Мише, ты права, как к этому привыкнуть?..

Ольга молчала… Что ему на это ответить? И он прислушивался к своему внутреннему голосу. Ответил себе вслух:

— А кто тут виноват?.. Пережито страшное. — И сказал уже Ольге: — Детям сейчас трудно понять… Невозможно даже им все понять. Они войны не знали. Да и тебя она коснулась вскользь, не в самое сердце ударила.

Раньше он так никогда не говорил о войне. Избегал о ней вслух думать. Может, и сейчас не надо было вслух… Но он уже не мог сдержать в себе того, что прорывалось наружу.

— Она нам, выжившим, все еще продолжает мстить за то, что тогда пощадила… выпустила из своих когтей. До самой смерти не оставит. Будет напоминать о себе. И детям наша боль передается, наследует…

Он говорил отрывисто в глухую темноту комнаты. Ольга молчала. Он тоже смолк и прислушался к ней, удивленный ее молчанием. И подумал, что она ждет определенных решений о Вите. А что он мог сказать?.. Он сам ждал от нее ответа или совета. И забеспокоился, что Ольга умолчит о чем-то важном для него.

— Ты о Нине и о Мише что-то хотела сказать, — напомнил он ей.

— О Нине и Мише? — переспросила она, вздохнула. — Мне лучше, Коля, самой им все объяснить. Миша еще ничего. А Нина… — она сделала паузу. — Давеча, меня спросила, когда ты ушел, кто тебе Витя? Я сказала, что объясню. И это ее насторожило. С Ниной будет непросто!..

«Не у меня, а у матери спросила», — подумал Николай Сергеевич. Он тоже хотел, чтобы Ольга сама поговорила с Ниной и Мишей. Но просить ее об этом было тяжело. И он, понимая Ольгу, зная, что это значит, если она решилась уже поговорить с детьми, сказал ей: