Павел Кочурин - Преодоление

Его это и мучило, что не назначил. Вроде бы тоже не доверял им. Мнилось, что Федоровы так и подумали… На войне страшно чувствовать к себе недоверие. Тут почти обреченность…

В этом своем душевном мучении он не мог никому признаться, высказать свои мысли вслух. И сейчас, начав было, не мог говорить. Только прокрутил в голове бессчетный уже раз весь эпизод боя в том сосновом лесу вблизи станции Жерди. И снова пронзила мысль, которая и раньше не давала покою: «А что, если и с тем лейтенантом-артиллеристом, оставленным в глухой лесной деревеньке, то же случилось?..» Его самого, раненого, и то выспрашивали с подозрением, когда вышел к своим…

«Да, Степанов и Федоровы погибли в том бою по моей вине», — жестко вынес он себе приговор…

Эти самые слова и хотелось давно в доверительной беседе высказать вслух. Вынуть их изнутри, излить душу. И вот не выговаривалось. Видимо, не имел он права их высказывать. Так судить себя мог только он сам. Другие не могут и не будут так его судить. Значит, и говорить не к чему.

Расскажи он сейчас о Степанове и Федоровых сыновьям, жене и дочери с неизбежными оговорками «если бы», и Миша тут же напрямик его спросит: «Так что же ты, папа, их не назначил?..»

Этот вопрос Николай Сергеевич всегда слышал в себе. Он был живым голосом. Но нельзя было на него ответить. Не было ответа… Ответ был, но он сам на этот ответ не полагался. Судил себя и все же не доверял и себе — судье.

У Степанова в роте не было командиров взводов. Командовали рядовые. Бой в лесу прошел бы по-иному, будь Федоровы командирами взводов. Не их, бывших партизан, опытных и храбрых, учить лесному бою. Он в этом лишний раз убедился, когда знакомился с документами Федоровых… Прочитал характеристику из партизанского отряда. Они почему-то о характеристиках умолчали. Не показывали их. А может, кому-то и показывали?.. Но тот, «кто-то», отнесся с недоверием. И потому они умолчали о характеристиках.

Костромичев все же решил в ходе боя послать Федоровых взводными в роту Степанова. Это ему простилось бы.

Вся вина его и была в том, что не ослушался и не послал их к Степанову. И это стоило жизни и самим Федоровым, и Степанову… Да и только ли им?

Ничего такого после прочтения Витей письма он не сказал вслух. Лишь повторил, что Степанов и Федоровы погибли.

— Лейтенант Степанов и Федоровы были молодыми… Может, года на три постарше Вити, — добавил, глядя на свои руки, которые тоже помнили и Федоровых, и Степанова.

Но это уже было о другом. А трагедия Федоровых так и осталась скрытой. А почему скрытой?.. Да и кто может сказать, что это трагедия?.. И это тоже его мучило. Жило в нем болезнью, как и во многих, такое вот, о чем не говорилось.

— Папа, а чем тебя наградили за этот бой? — спросил Миша. — Орденом Ленина или Отечественной войны?..

Витя подвигался на стуле. Николай Сергеевич писал о своих наградах за бой под станцией Жерди. Вите и хотелось сказать, чем был награжден отец.

— Самая большая награда, Миша, остаться в живых после такого боя. Фашистов мы побили, а я остался в живых. И теперь все вы у меня есть. Все вместе!.. Разве бывает еще бо́льшая награда?..

— Нет, — ответил уж как-то очень серьезно Миша.

— Орденом Ленина наградили, — сказал Витя.

Миша опять спросил:

— А лейтенанту Степанову потому Героя дали, что он погиб?..

— Нет, не потому, Миша. Степанов был храбрый и умный командир. На фронт он пошел из института. Был бы ученым большим или хорошим инженером… Может, изобретателем.

Он вспомнил, как многие в госпиталях, и сам он тоже, в конце войны жадно хватались за учебники.

— Да, Степанов был бы ученым, — повторил он.

Витя засобирался домой, было около десяти часов вечера. Николай Сергеевич решил его проводить. Возникло такое ощущение, что надо еще что-то сказать. Вызвался и Миша.

— Пойдем, — сказал Николай Сергеевич.

Он был доволен, что и Миша пойдет. Но тут же почувствовал и неловкость: они уйдут, а Ольга и Нина останутся. Все сразу разделялось надвое. И он сказал Ольге, задержавшись в передней:

— Может, Оля, и вы с Ниной?.. Погуляем вместе.

Нина заупрямилась. Ольга вышла в переднюю, смягчила неловкость:

— Вы с Мишей проводите Витю, а нас Витя пусть простит.

Вышли на улицу. Николай Сергеевич шел чуть впереди, прислушиваясь к разговору сыновей. Они говорили о войне, что знали о ней из рассказов и что вычитали. Почему-то не всем книгам доверяли: «Там не все так, как происходило на самом деле».

Это были ходячие слова ветеранов. Каждому из фронтовиков виделось свое на войне. Непередаваемое…

— Война была большой, — присоединился к их разговору Николай Сергеевич. — В книгах про все не напишешь. Много разных случаев. У каждого солдата свои… Можно рассказать только о главном, о типичном, как говорится.

— Вот книги про войну и похожи одна на другую, потому что там общее да типичное, — сказал Витя, пылко защищая свое мнение. — Фамилии разные, остальное похоже. Читаешь, как шли бои. И особенно о разведчиках, везде одинаково… — Витя назвал книги, которые читал.

Николай Сергеевич в чем-то соглашался с Витей. Но были и хорошие книги о войне, и он о них сказал.

— Лучшие книги о войне еще не написаны. — Он и сам испытывал странное ощущение, будто о боях, в которых участвовал, знает сейчас больше, чем сразу после самих боев…

У станции метро остановились. Витя торопился домой. Бабушка волнуется.

От метро Николай Сергеевич с Мишей прошли к прудам. Вокруг прудов сидели рыбаки, вытаскивали изредка золотистых пузатых карасиков. Миша подсел к пареньку из их дома. Вместе стали следить за поплавками на синей вечерней воде. А Николай Сергеевич нашел свободное место на скамейке… Надо было подумать, разобраться во всем происшедшем за эти дни, часы, минуты.

Что-то менялось и в сознании и в реальной жизни. Утром еще думалось не так, как сейчас. Мало было желания привыкнуть к Вите и чтобы Витя, привык к ним. Сейчас это было не главным. Верх брало другое. Витя был частицей его самого. Но не теперешнего Николая Сергеевича, а совсем другого Костромичева… Теперь из той его жизни их было четверо — сам он, Витя и еще Володя… и Нина Степановна. К каждому у Николая Сергеевича были разные отношения. Но всех их связывала та жизнь, обстоятельства особые.

За этими мыслями назойливо входили в голову мысли о сверстниках Володи и Вити, кто должен был родиться, учиться, работать и жить сегодня. Но они не родились и не живут… И все же они где-то есть, не верилось (не мог он до конца поверить), что их нет…

Это ожидание их появления всегда будет у тех, кто помнил погибших. Бойцы на фронте знали, что выжившие останутся в вечном долгу перед погибшими. Но никто не знал, какая самому выпадет доля…