Павел Кочурин - Преодоление

— Что ты, не понимаешь девчонок, что ли?.. Нинка за то, чтобы ты ехал. Только она думает, что ты ломаешься. Она этого терпеть не может.

Витя и сам понимал, что с Нинкой ему надо держаться как-то по-другому. Но заискивать перед ней он не хотел.

Накануне отъезда Витя позвонил. К телефону подошел Миша. Выслушав Витю, крикнул обрадованно:

— Мама, Витя спрашивает, куда ему завтра приезжать?

Мать взяла трубку.

— Приезжай, Витя, прямо к нам. На вокзал вместе поедем.

Наутро Витя приехал с рюкзаком. Мать дала ему деньги, и он хотел передать их тете Оле тайно от отца. Так научила его бабушка.

— Мама всегда дает мне деньги, когда я к Саше на дачу езжу.

— Я не могу, Витя, взять у тебя деньги, — пыталась объяснить ему Ольга Владимировна. — Если хочешь, отдай сам отцу. — На этот раз она подчеркнуто назвала в разговоре с Витей Николая Сергеевича отцом. «Этого не избежать», — подумала и досказала: — А лучше верни их маме. Иначе отца обидишь…

Витя настаивал. Николай Сергеевич взял деньги, сказал:

— Положу их в стол… Когда поймешь, что поступил глупо, придешь и спросишь.

Нина тут же заметила Вите, что он богатый, независимый, свои деньги имеет. Миша огрызнулся было на сестру. А Витя ответил:

— Имею!..

Сели в поезд. Четыре места было у них в одном купе, а пятое — в соседнем. Витя задержался в коридоре, намереваясь уйти в другое купе. Николай Сергеевич заметил это.

— Занимайте с Мишей верхние полки, — пропустил Витю в купе. — Мать с Ниной займут нижние. Мне тоже нижняя нужна.

Ольга попросила Витю уложить наверх чемоданы. И он, занятый делом, остался в купе.

Потом пили чай.

— Ну, дети, ешьте, — сказала Ольга. Не угощала особо Витю, как делала дома.

Витя вынул из рюкзака сверток, положил на столик.

— Ну, что там у тебя, Виктор? — спросил Николай Сергеевич. — Разворачивай…

— Бабушка приготовила, — ответил Витя. — Мясо и колбаски домашние.

— Это бабушка умеет, — сказал Николай Сергеевич.

Такими же вот колбасками она баловала и его, сначала жениха, а потом и зятя. Приготовила таких колбасок и в дорогу… тогда, в сорок первом… На фронте он часто вспоминал: «Вот бы сейчас тещиных колбасок…»

Миша взял поджаристую коричневую колбаску. Мать подложила Нине другую колбаску. Нина не отказалась из вежливости. Стала есть и похвалила. Николай Сергеевич ожидал от дочери выходки. Но похвала была искренней. Заметил, как Витя просиял.

— Вкусная, — сказала Нина, не глядя на Витю. И все же подсолила: — Бабушкина.

Витя ответил, не скрывая удивления, что от Нины услышал похвалу:

— Спасибо. Бабушке передам, она будет рада, что колбаски тебе понравились…

— Все хозяйки любят, когда их хвалят, — сказала Ольга. — А бабушка твоя, видать, большая мастерица…

В Озерковку они приехали в середине дня. Пришел Нил Покладов. С Николаем Сергеевичем открыли дом, растворили ставни на окнах, распахнули настежь двери, сняли щиты с веранды. Помогали Витя и Миша. Ольга Владимировна скомандовала:

— Мужчинам носить дрова и воду!..

Витя и Миша, поняв, что мужчины, которые должны носить дрова и воду, — они, принесли к плите и к русской печке дров, схватили ведра и побежали к озеру за мягкой водой.

Ольга затопила плиту и печку, чтобы в доме появился жилой дух. Прибежала Клава, принесла свежей картошки, овощей, молока.

— Соскучились. Все уже знают, что приехали, — сказала она. — Три года не были. Дом заколочен, неуютно вокруг, пусто…

Клава ушла, оговариваясь, что на минуту вырвалась. Сказала о ребятишках, что в садике теперь. О Вите не спросила. Только поглядела на него, когда они с Мишей принесли ведра с водой…

Пообедали. Витя с Мишей пошли топить баню. А Николай Сергеевич отправился к Семену Григорьеву в мастерские. Нил сказал, что Семен сейчас там и что на днях вспоминал его.

Из сверстников, с которыми Николка Костромичев ходил в школу, остался в Озерковке один только Сенюха Григорьев — теперь Семен Михайлович, заведующий колхозными мастерскими и складом ГСМ, да Нил Покладов. Остальные, очень немногие, вернувшиеся с фронта, разъехались кто куда. Двое фронтовиков, поболев, умерли.

Колхозные мастерские Семену Григорьеву пришлось создавать заново на голом месте. За селом, на песчаном, заросшем кустарником бугре, они с Осиповым, заместителем председателя по механизации, облюбовали место для базы колхозной техники. И первым делом поставили там кузницу. Совершенно такую, допотопную, какие были и раньше в деревнях, — сарайчик с горном и наковальней. Потом начали кое-что и пристраивать…

С бугра, от мастерских, хорошо проглядывался большой озерковский луг. Тот самый, на котором после сенокоса и до глубокой осени паслись лошади. Лошади этот луг и удобряли, и не давали ему зарасти, копытили. А зимой на этом лугу, в последний день масленицы, жгли огромный, с дом, костер. Его складывали заранее. В середине — сухие поленья и кряжи. Вокруг стоймя приваливали толстые сырые березовые плахи. Чтобы дольше горело. На длинном шесте водружали саму Масленицу — соломенное чучело. Там «сгорало молоко, сметанка и маслице», — объясняли матери ребятишкам. Наступал великий пост, запрет на все скоромное.

Костер горел весь день до самой глубокой ночи. Вокруг шло веселье. По лугу катались на санках, вихрем летел снег… Это было детство и юность. И все ярко помнилось.

Сейчас на этом лугу ходили три коня. Единственные оставшиеся на всю Озерковку. Кони были откормленные и ленивые, непохожие на прежних озерковских лошадей. Они бы и нужны еще для работы в колхозе и годились, да запрягать не во что было. Ни сбруи исправной, ни телег. Зимой еще ездили на санях, которые каждый мог сделать из старых полозьев.

Николай Сергеевич прежде всего и увидел этот луг и коней на нем.

— Луг-то прежний… помнишь?.. — спросил он Семена, как только поздоровался и осмотрелся. — Жизнь-то была на нем?.. Лошади ходили с шаркунами, на каждой — свой, с голосом особым…

Семен Григорьев окинул взором равнину, заросшую густо ивняком. И удивился, не найдя ничего необычного, что надо бы ему помнить…

На этот луг, с тех пор как они облюбовали с Осиповым песчаный бугор для постройки колхозной базы, Семен глядел уже иными глазами, думал, что тут будет завтра. Но вот от слов Николая Сергеевича и в нем отозвалось былое, встрепенулось… Помолчал, подумал и тоже пожалел, что такого луга, какой был раньше, уже не будет. Вздохнул…

— Так вот жизнь идет наша, — сказал Николаю Сергеевичу и о луге, и о лошадях. И о чем-то еще другом, своем. Мотнул подбородком в сторону леса. Но не высказал, что пришло на ум… Тут как раз на него и пахнуло прежним, прошлым, этим лугом: — А луг-то, что говорить, был цветистый, радужный такой. Сенокос… С него и начинали… Но он, брат, для прежней жизни годился, для косы и для граблей…