Павел Кочурин - Преодоление

Витя, увидев искалеченную руку и ногу отца, шрамы на спине, застыл было в испуге. Заметив его взгляд, Миша сказал вполголоса:

— Это ничего. У каждого солдата ранения есть, кто по-настоящему на фронте побывал. И рубцы от них на теле на всю жизнь остались. Это дядя Семен говорит. И в душе, говорит, тоже рубцы. Тут значит — боль непроходящая от разного…

Миша и Витя обосновались на чердаке. Взбирались туда по приставной, сколоченной из жердин лестнице. Верх дома так и остался неотстроенным. Только раньше с веранды вела наверх широкая, со ступеньками лестница. Ее разобрали, когда в доме размещалась школа, и она куда-то исчезла.

У Николая Сергеевича тоже не возникало желания отделать наверху комнаты. Но в этот приезд такая мысль появилась. Он почувствовал себя хозяином дома, озерковцем.

Каждое утро, как на свою постоянную работу, уходил он в мастерские к Семену Григорьеву. Вечерами сочинял чертежики, что-то изобретал по переделке картофельного комбайна. А Семен уже мастерил по железу…

Витя и Миша вместе с Ниной ходили на сенокос. Сначала отправились вроде бы как на прогулку. Зашел за ними Серафим, сын Семена, позвал. И они пошли поглядеть…

На третий день копнили и стоговали сено за рекой. Вышли три пожилые женщины, старухи. С ними еще старик Завражный. И их четверо — ребят. Вот и вся «компания-бригада», как сказал с добродушной и грустной иронией Завражный. Луг-то был не маленький… Потом подъехал еще трактор со стогометом.

Из-за озера «загрозилась» тучка. Ее заметил Завражный. «Невеличка, но с опаской», — сказал, обеспокоенный. Сначала повеяло ветерком, приятной прохладой. Это и ребята почувствовали. Им понравилось…

«Живо забегали старушенции», — рассказывала потом Нина… Упали на плечи первые крапины. Тоже приятные, прохладные. Даже не подумалось, что дождевые. Неоткуда вроде и падать-то было им. Но беспокойство Завражного и старух стало подгонять и ребят. Появился задор: «Успеем или нет до дождя?..»

Трактор подхватывал копну, увозил и подавал ее на стог. Старик Завражный с Витей и Мишей стояли наверху. А Серафим сгребал в копну опавшее сено, чтобы его опять подхватил стогомет. Старухи с Ниной подгребали за стогометом остатки от копен.

Только сметали стог, как хлынул ливень. И у всех была радость. Особенно у старух. Тихая какая-то, внутренняя: «Не пропало сенцо, не сгинуло…»

Спрятались под густую старую елку на опушке леса. Будто она и росла тут для того только, чтобы укрывать людей…

— Если бы не вы, так где нам одним-то справиться, — хвалили ребят старухи и Завражный… — А тут коровушкам вон какое будет сенцо зелененькое…

Ребята долго потом вспоминали этот день. Повторяли разговор женщин: «Успели убрать сенцо зелененьким для коровушек…»

Приходя с сенокоса, Миша и Витя забирались на свою верхотуру. Разговаривали там дотемна. Иногда к ним присоединялась и Нина. Но на чердаке ей не нравилось:

— Вы тут как бездомные…

— Зато воля. Над головой голуби летают, — защищался Витя. — Перебирайся к нам, Нинуля. Мы тебе устроим царскую опочивальню. Половину чердака отвалим. Утром галки барабанят по крыше. Ровно за минуту до солнца будят.

Миша в разговоры не вступал. Знал, что Нинка понасмешничает и уйдет. Но был доволен, что она к ним залезала и разговаривала с Витей.

Однажды Николай Сергеевич услышал, как Миша там у себя на верхотуре спросил Витю:

— А ты что папу никак не называешь? Нинка говорит, что нехорошо никак не называть. Подсмеивается… Зови папой. Папа же он тебе!

— Папа, — сказал Витя. — Но я еще этого слова не говорил. К нему с детства привыкают. Оно как имя. Попробуй себя самого назвать иначе. Не получится. А Нина и не хочет, чтобы я отца папой называл. Она считает — различие должно быть. Она — «папа», а я должен по-другому…

— Нинка — что… Нинка у нас такая уж ревнивая. А ты называй папой, да и все. Потом и не отступай. При Нинке и назови. Пусть знает, — учил Миша. — Ты и маму мамой называй. Будет у тебя и своя, и наша мама. Она же тебе говорит — «папу спроси». Значит, мама. А Нинка к тебе относится как к двоюродному…

— Первый раз назвать трудно, — сказал Витя.

— А ты скажи вроде нечаянно. Бывает так, нечаянно что-то высказывается, — не отставал Миша.

Николай Сергеевич отдыхал на веранде. Читать стало темно, свет зажигать не хотелось. И он глядел, как по березам рассаживаются грачи и галки. Слушал их грай — «ругань» из-за мест на деревьях.

На другой день Ольга Владимировна попросила Витю сбегать в магазин. Николай Сергеевич крикнул ему вдогонку:

— Захвати-ка, сынок, и папирос.

— А каких, папа, папирос? — спросил Витя, как подсказывал Миша, «нечаянно».

— Возьми три «Беломора».

Витя, не помня себя, сбежал с веранды…

С этого дня все перевернулось в его сознании. Он уже не хотел чувствовать себя не таким, как Нина и Миша. Возникало упрямое желание называть отца «папой» назло Нинке. Хотелось даже нарочно лишний раз сказать слово «папа» при ней. Но он сдерживался. Тут можно дойти и до вражды. А так и Нинка, видел он, привыкает.

По воскресеньям приходили на григорьевский мысок мальчишки и девчонки. Переходили по отмели через речку у озера и вместе шли в лес. К Вите льнули мальчишки, к Нине — девчонки. А к Мише относились как к их младшему брату.

Иногда на Нину «находило», и она задевала Витю без причины. И Мишу из-за него злила. Но Миша отступал. А у Вити порой возникало желание досадить Нинке.

Три дня они чинили лодку, рассохшуюся и местами прогнившую. Когда она была выкрашена и проверена на воде, решили отправиться на озеро, на песчаный берег.

Витя с Ольгой Владимировной и Ниной сели в свою лодку, Николай Сергеевич с Мишей — в небольшую легкую лодку старика Завражного. Плыли рядом. Витя на озерной глади стал обгонять Мишу. Ольга Владимировна забеспокоилась.

— Сынок, сынок, не надо торопиться, — так она попросила бы и Мишу.

Витя тут же сбавил ход.

— Мамочка! — воскликнула Нина задорно. — Мы должны обогнать их.

И Вите во что бы то ни стало захотелось опередить Мишу.

— Тетя Оля, я осторожно, — сказал он и снова налег на весла.

Вышли на песчаном берегу. Огляделись. По широкой просеке уходила в глубь соснового бора лесная зимняя дорога. Николай Сергеевич сказал, что она ведет к деревеньке Тонково, которой теперь уже нет.

Тонково стояло когда-то километрах в восьми за лесом. В сорок третьем там проходила передовая. И деревенька была сметена войной. Исчезла с лица земли, Только и осталась память. И название.

В прошлые приезды они тоже собирались в Тонково. Но Ольга опасалась: в лесу нет-нет да и подрывались на минах коровы. Но мальчишки, несмотря ни на что, туда бегали. Хотелось и Мише побывать на месте бывших боев. И он напомнил отцу: