Павел Кочурин - Преодоление

В тот год, когда переселились в новый дом, Алексей стал работать на конных граблях.

«Пусть Алексей конные грабли возьмет, — сказал дядя Степан со значением. — Выходит у тебя вроде бы. А я коли с косилкой на клевера перееду».

Он, косильщик, сам решал, куда ему надо переехать с косилкой. Без указки бригадира. Любил советоваться и с бригадиром, и с председателем, и с мужиками. Но указки ничьей не терпел. Сердился. «Я к тебе не в батраки нанялся. Знаю, что на своей землице делать. Поговорили днясь и хватит. Ко мне с батожком под окошко ходить не»надо».

«Возьму, конечно, грабли, — раззадорился тогда Алексей. — Первый раз, что ли?»

И они с Сергеем были довольны. Алексей им тоже даст поездить по лугу на граблях. Они давно бы все могли работать и на конных граблях, и на косилке. Но мало было в колхозе и граблей, и косилок.

Тетя Даша рассказывала за ужином все новости в селе. Кого ругали, пересуживали бабы, встречая скотину с пастбищ. Чаще всего доставалось бригадирам.

Кончался сенокос, менялись и разговоры. Шел подсчет суслонов, груд ячменя, пшеницы, овса, льна. Потом — о намолотах. Считали на четверики — пудовые мерки. Так было при единоличниках, так и в первые годы в колхозе.

По селу прокатилась весть, что Василий Григорьев выорал на старом поле возле большака пушку со снарядами.

Такие находки сразу после войны не удивляли озерковцев. Но давненько не слышно было, чтобы где-нибудь обнаружились трофеи войны.

Первыми о происшествии узнали Семен Григорьев и Николай Сергеевич. Они отлаживали картофелеуборочный комбайн. Семен счищал окалину в местах сварки, Николай Сергеевич осматривал транспортер. В это время подъехал к мастерским Василий. В кабине с ним был и Миша.

Василий сказал им о пушке и снарядах.

— Сколько лет там пахали — и ничего, — удивился Семен.

Миша тут же побежал в контору колхоза. Надо было срочно позвонить в военкомат. А в поле, к снарядам, направить Нила Покладова. А то ринутся мальчишки. Покладов все же сапер. Знает, что надо делать.

Миша вернулся с Осиповым. Сказали, что военные выехали.

Решили съездить сами в поле. Осипов — на своем мотоцикле. А Семен, Василий, Николай Сергеевич и Миша — на полуторке. За руль сел Василий. Семен — в кабину. А Николай Сергеевич с Мишей забрались в кузов.

Мише не терпелось рассказать отцу, как все получилось:

— Сначала водил трактор Витя. Потом я. Когда закончили, я и сказал Василию, что поле вышло кривое. Василий сделал один заход, потом второй. Тут из-под плугов вылетают поленья и большая плаха. Оказались снаряды и пушка. Василий велел нам отойти, а сам ощупал проволокой землю и провел борозду до конца.

— Маме только не рассказывай, — предупредил Николай Сергеевич.

— Так все уже знают, — сказал Миша. — И маме скажут. Клава не утерпит.

Подъехали к полю. Василий остановился у сосняка. На конце поля виднелись два стога ржаной соломы. Миша сказал, что они убрали рожь.

Николай Сергеевич оглядел с полуторки дорогу, лесок, поле. Прикинул, что же тут могло произойти. Об этом гадали Семен и Осипов. Только для Миши, да и для Василия, пушка и снаряды — всего лишь находка.

Николай Сергеевич предположил, что, скорее всего, немцы оборонялись.

Подошли к пушке. Осипов, оглядев ее, сразу определил, что немецкая.

— Танком раздавлена. Вмята в окоп. Это ясно. Противотанковая.

И опять только им, фронтовикам, открылось то, что за этими словами танкиста скрывалось.

По полю бежала детвора — ватага мальчишек, а за ними и девчонки. И Нил Покладов с Витей стали торопиться вбивать колышки и ограждать опасное место. Близко никого не подпускали. Строгости усилили любопытство мальчишек и страхи девчонок. Но было и разочарование. Лежали на пашне всего лишь кругляши, облепленные землей.

Ольга Владимировна дожидалась у калитки. К ней жалась Нина. Весть о снарядах и пушке она и принесла в дом. Узнала от мальчишек. Те помчались в поле с криками о находке, а Нина сказала матери и была удивлена, что мать перепугалась. Потом и ей передалось чувство опасности.

Завидев в проулке Николая Сергеевича с Мишей и Витей, Ольга всплеснула руками: «Им хоть бы что, идут и не торопятся!»

— И вы там были? — спросила Мишу и Витю.

— Да ничего, мама, страшного, — ответил Миша.

Витя смутился.

Мать покачала головой, вздохнула облегченно, уже радостная, что они дома.

Взрыв раздался, когда они пили чай.

Прокатился по лесу далекий гул. Эхом облетел вокруг озера, точно затяжной грозовой гром. И уже с озера пришел на веранду волной испуга и глубокой тревоги. Ждали повторения. Но повторения не было.

Лето кончалось. До конца отпуска оставалось три дня.

Накануне отъезда вечером зашел Семен. Посидел за чаем и, улучив момент, сказал Николаю Сергеевичу, что есть у него дело, о котором надо бы словом обмолвиться. И пояснил, видя недоумение Николая Сергеевича:

— Такая тут штука, — начал с заминкой, конфузясь. — Письмо мне пришло, а оно тебя касается. Нечаянно прочитал. Пойдем-ка выйдем, что ли, на воздух.

Они закурили, сошли со ступенек веранды и направились в дальний угол огорода. Там сели на лавочку.

— Письмо-то Григорьеву адресовано, — начал не сразу Семен, еще более конфузясь. — Почтальонша мне его и принесла в мастерские. Григорьеву, говорит, значит, вам. А оно, Николай… о Юлии.

Семен протянул разорванный сбоку конверт со следами ржавого железа от своих пальцев.

Николай Сергеевич взял письмо. Конверт был авиапочтовый. Школьными фиолетовыми чернилами написан на нем адрес. После слова «кому» значилось: «Григорьеву».

Почерк был похож на женский, и Николай Сергеевич замер от возникших роем разных предположений.

Под чертой — одно слово: «Ленинград». И это Николая Сергеевича озадачивало: вести о Юлии к нему идут из Ленинграда.

Адрес и конверт он рассматривал механически. Вглядывался в почерк и слово «Ленинград», готовясь к чему-то неожиданному.

Семен сказал, видя его волнение.

— Татьяну Тимофеевну на днях видел. В район ездил, так заходил. Она ничего не узнала. И женщина та ничего не знает. Тебе не хотел попусту напоминать, — признался Семен. — Раз нет известий, чего, думаю. Да и ты не спрашивал.

Семен говорил, чтобы занять возникшую пустоту немого пережидания.

Николай Сергеевич промолчал. Взглянул на Семена. Качнул головой, подумав, что, может, и нет в этом письме того, чего он боится. Вынул листок желтоватой тетрадочной бумаги, согнутый по форме конверта. Листок был исписан мелкими ровными буквами.

Письмо начиналось словами:

«Вы весьма интересуетесь Юлией, ее судьбой и не можете ничего узнать о ней. Это и понятно…»