Павел Кочурин - Преодоление

Он почувствовал, что слова обращены к нему, для него написаны. И Семен все так воспринял. «И не можете ничего узнать», — повторил он и стал читать дальше.

«Никаких следов о ней нет, и ничего никто о ней вам не скажет. Только я могу все о ней рассказать, от начала и до конца. Один я знаю, что с ней случилось после того, как ее увели из дому. А взяли ее 27 октября 1941 года вместе с матерью. Мать отправили в комендатуру, и там ее вскоре лишили жизни, по-тогдашнему — расстреляли. А дочь изолировали от матери и должны были отправить в Германию. Но ее туда не отправили, как многих других. Она была очень красива, и ее взял к себе один человек…»

Им овладела на миг бессильная ярость. Буквы слились в единую серую полосу. Он отвел взгляд от письма. Прошла секунда, и он, пересилив себя, продолжал чтение:

«…хотел, чтобы она добровольно согласилась на все, но она не согласилась и вела себя строптиво. Тогда тот человек стал ею наслаждаться без ее согласия…»

Николай Сергеевич опустил руки на колени. Лицо побледнело, исказилось. Семен коснулся его левой руки.

— Николай…

Он Семена не видел. Вздрогнул от его прикосновения. Семен поднял с земли листки. Николай Сергеевич спросил его:

— И ты это читал?

Семен кивнул. Николай Сергеевич поник головой, осознавая, что все это давно случилось. Семен сжал его руку, как бы желая что-то сдержать в нем. Сказал с просьбой:

— Этому ты не верь, Николай. Тут месть, злоба. Только садист, фашист мог такое написать.

Взгляд Николая Сергеевича снова потянулся к бисерным и четким буквам на листках.

Пропади сейчас это письмо, никто из прочитавших его не решился бы пересказать написанное. Пересказать нельзя. Он и сам никогда не повторит даже и в мыслях слов письма.

«Юлия умерла на четвертый день, больше не выдержала его наслаждений. Ее похоронил он с большими почестями в городе на лучшем кладбище, среди знаменитых людей. Так что это должно быть утешением вам. Особенно ее названому братцу Коле. Ему и надо передать это письмецо, пусть держит у себя. Его должно радовать, что могилка Юлии содержится в исправности. И панихиды по усопшей служатся, хотя это по христианскому обычаю и не положено. Человек этот останется для вас неизвестным. Он только хотел вывести вас из полной неизвестности о Юлии, милой девочке. Теперь вы все доподлинно знаете. И вам осталось заочно поблагодарить меня за такое подробное описание».

Подписи не было. Стояла только дата: «16 августа 1964 года».

Николай Сергеевич мучительно подумал, что прошло уже более двадцати лет.

— Двадцать лет… — произнес он. — А мне кажется, что вот только что. И все жду ее домой… — «А он, Семен, знает, что все случилось давно. Очень давно».

Они долго сидели, глядели перед собою в землю. И вдруг Николай Сергеевич сказал Семену:

— А это ведь он о себе пишет. Значит, жив он.

Семен спросил взглядом, недоумевая: «Как о себе?.. Кто пишет?..»

— Это тот, о котором женщина Татьяне Тимофеевне говорила… Все он сделал. Одно лицо. И об отце мне сказал он. Он забрал и Юлию, и тетю Дашу. Он и это письмо написал. Все он.

Они опять глядели перед собою в землю. И неожиданно Семен сказал о могиле, что, может, что-то и узнается. И надо бы ее поискать на городском кладбище, съездить.

— Нету, нету могилы. Тут многое неправда. И о могиле неправда. Юлия ведь руки на себя наложила, — открыл свои мучительные мысли Николай Сергеевич. — Непостижимо, не понять. Девочка такая. А та женщина стерпела… Да нет, я ту не осуждаю, — ответил он на какой-то неопределенный жест Семена. — Тут не ее вина. Жизнь. Просто разные люди.

Их окликнула Ольга. Уже почти совсем стемнело. Они встали и пошли к дому. Семен проковылял мимо веранды к калитке, простившись на ходу с Николаем Сергеевичем. Ольге Владимировне молча поклонился.

Семен ушел. Николай Сергеевич постоял у веранды, провожая его взглядом. Вяло поднялся по ступенькам с бумажками в руке.

Ольга не спрашивала ни о чем, ждала. Как и всегда, когда видела его обеспокоенным.

Он сел в жесткое кресло, в котором сиживали все Григорьевы. И Юлия тоже сидела.

— Письмо о Юлии… Семен получил. Страшное письмо.

Ольга села рядом.

— Страшное письмо, Оля… — повторил он. — Может, лучше тебе не читать. Думалось, что и не узнать больше о ней ничего. А вот новая загадка.

Витя сразу же после возвращения из Озерковки решил пойти на работу — учеником токаря.

— Домой поедешь? — спросил его на вокзале Николай Сергеевич. — Или к нам сначала?

Витя поколебался. Сказал, что матери, может, и нет, в отпуске, а бабушка знает, что он сегодня приедет, волноваться будет. Хочется ее побыстрее увидеть.

— Ну что же, хорошо. Поезжай, — сказал Николай Сергеевич. — Кланяйся бабушке!.. И, как условились, завтра на завод. В субботу приходи. Дам тебе статью. С немецкого переведешь. Позвони, как там у вас дома.

Витя попрощался с Ольгой Владимировной и Ниной. Нина сухо сказала: «До свидания», задетая вниманием к нему отца и матери. Миша проводил Витю до метро. Вернулся грустный. Было неловко, что Витя ушел, а они поедут домой без него.

— Надо бы Витю все же с собой взять, — сказала Ольга Владимировна.

Николай Сергеевич промолчал: «Кто знает, как тут надо?..»

Сели в такси и заговорили о доме. Миша и Нина пойдут в магазин, а Ольга приберете квартире за это время.

— Ну а мне завтра на работу, — сказал Николай Сергеевич. — Надо подготовиться, позвонить.

Он должен позаботиться и о Вите, договориться, чтобы его направили в экспериментальный цех. Нина догадывалась, что сейчас отец придет домой и будет звонить об устройстве Вити. Потом начнет рыться в своих папках, искать статью для него.

Николай Сергеевич досадовал, чувствуя настроение дочери. Хотелось как-то сгладить неловкость.

— Ты, дочка, хотела наш завод посмотреть, — сказал он ей. — Вот и давайте, пока каникулы. Собери группу. Мишу с собой возьмите.

— Витя поступит, я к нему и схожу, — отозвался Миша.

— Витя в цеху будет работать, а вам весь завод захочется посмотреть.

Нина молчала, и Николай Сергеевич переспросил ее.

— Ну так что ты скажешь?

— Лучше, папа, когда учеба начнется, — ответила Нина. — Сейчас не все в город вернулись. А кто в городе, у тех еще настроение каникулярное.

Николай Сергеевич подумал о Вите. Как бы и у него не возникло «каникулярное настроение». Сманят эти парни, фарцовщики.

Разговорами с дочерью и думами о Вите он отвлек было себя от мыслей о Юлии. На дне чемодана лежало письмо. И оно мешало думать о другом. Хотелось выйти из такси и отдать его. Но кому отдать?.. Об этом он и думал.

Остаток пути молчал. До слуха доходили разговоры Ольги с Ниной и Мишей…