Павел Кочурин - Преодоление

Приезда Володи, вернее, появления его в квартире, они все ждали. Этим, казалось, и были заняты, думая о Володе каждый по-своему.

Нину разговоры о Володе задевали. Особенно когда мать начинала расспрашивать Витю о нем. Нина и Мише внушала недоверие. Миша понимал, что Володя роднее Вите, чем он. Опасался, что Витя к нему будет родственнее относиться. И уже заранее ревновал. А Нинка и тут зудила свое:

— Вот у тебя новый братец еще появится, старший. Весело заживешь.

— Ну и что? И у тебя он появится.

Сестра хмыкнула, глянула на Мишу насмешливо и отошла.

Николай Сергеевич и сам не представлял, как ему следует отнестись к Володе. Володя в письмах обращался к нему как к отцу. Письма были искренними, доверительными. Этим и подкупали, и обезоруживали.

В один из субботних вечеров, когда речь зашла о Володе, Нина встала и ушла в свою комнату, прикрыв дверь. А в воскресенье преднамеренно, чтобы задеть Витю, спросила его:

— Когда, Витька, твой братец приезжает?

Витя, не замечая тона сестры, ответил простодушно:

— Володька-то? Он еще в плаванье. Как появится, сразу его сюда приведу, — вроде бы польстил он Нине. — Он очень хочет с тобой познакомиться. Лично лицезреть.

— Очень приятно, — ответила Нина.

— Пожалуйста, Нинуля. Я ему так и напишу.

Ольга Владимировна рассмеялась, заметила:

— У вас опять, дети, изысканный светский разговор.

— Володя и Нина, тетя Оля, — сказал Витя, — друг другом взаимно интересуются. И друг друга почему-то побаиваются. Вдруг да не понравятся. Особенно это Володька переживает. Он Нине в каждом письме приветы передает, а она стесняется ему написать.

Нина опять, не ответив, скрылась в своей комнате.

Николай Сергеевич решил поговорить с дочерью. Больше пережидать нельзя. Володя придет, а у дочери копится неприязнь к нему.

Нина любила отца, хотя порой и сторонилась его, особенно когда он бывал замкнут и молчалив. Нелюдим, как она жаловалась матери.

Разговор с дочерью был необходим. Николай Сергеевич чувствовал, что Нина и сама ждет такого разговора. Но первая его не начнет. Она должна спрашивать отца о том, о чем не следует спрашивать дочери. И это ее мучило. Пусть бы отец сам сказал все о Володе, своем сыне. Говорить с матерью она тоже не могла. Было стыдно, неловко. И Витю, и Мишу она задевала от обиды, что отец не может догадаться сам все объяснить. Она невольно задумывалась над тем, над чем не следовало ей задумываться. Пыталась узнать что-то об отношениях отца и матери. Может, у них уже разлад из-за Володи, другого сына отца.

Николай Сергеевич вошел в комнату, сел к ее столику. Нина догадалась, зачем пришел отец. Ждала, уставясь сумрачно в книгу.

— Дочка, — сказал он ей жестко. — Мне очень жаль, что от нас с тобой уходит дружба. Это печально. Мы как будто начинаем не понимать друг друга. И главное, для этого нет никаких причин. Ты взрослеешь, но еще не взрослая. Для тебя многое непонятно. Тут уж тебе надо довериться нам с мамой.

Нина молча перевела взгляд на кромку стола. А он, видя, что дочь не отзывается, заговорил о том, о чем уже говорил и повторял при случаях:

— У нашего поколения особая ответственность перед теми, кого обездолила война. Эту ответственность мы остро чувствуем. Другим понять такое трудно. И тебе трудно понять. Я тебя не виню ни в чем. Но поверить ты мне должна. Мы жили этим и живем. И без этого долга перед погибшими не можем. Иначе — предательство самого высокого. У Володи нет отца. Он носит мою фамилию и мое имя. И возможно, не знает, что я ему не родной. Вернее, совсем не отец. Как и почему такое случилось, не будем, дочка, этого касаться. То, что Володе я по крови не отец, этого не скроешь, рано или поздно узнается. Потому тебе и говорю откровенно. Но сам Володя этого пока не должен знать. Это я тебе просто запрещаю говорить.

— Он в письмах к Вите называет тебя настоящим отцом. Ты тоже называл его сыном. — Нина вдруг выпрямилась и смело глянула на отца. Она все еще не верила ему. Но в чем не верила?

— Да, дочь, Володя так называет, — посмотрел ей в глаза. — И я так его называл — сын. Володя так бы и остался моим сыном, и никто бы не узнал. Но все по-другому вышло у нас с его матерью. Но я бесконечно счастлив, что есть у меня ты и Миша. Вы с Мишей — мое счастье.

Нина что-то хотела спросить или ответить, вымолвила было: «Я…» — и тут же осеклась.

Николай Сергеевич по жесту ее руки, приподнятой и тут же опущенной, по взгляду догадался, о чем хотела она спросить: «Так правда или нет, что у меня еще один братец?..» Ей трудно было понять, что отец Володю, не родного, признает. Почему она должна о чем-то догадываться, недоговаривать? Он что-то скрывает. Не только от нее, но прежде всего от матери.

Николай Сергеевич положил ладонь на плечо дочери, сказал:

— Этого я не заслужил… — Нотка в голосе выдавала горечь.

Нина сразу было не поняла, чего он, отец, не заслужил. Подняла взгляд. И тут же ее бросило в краску. Она не верит отцу, его словам. Жестоко оскорбляет его. «Он называет тебя отцом… И ты тоже называл его сыном…» Так она сказала, а вернее, все время думала.

— Прости, папа, я не хотела…

— Знаю, что не хотела, — тут же перебил он ее. — Но и хорошо, что сказала, не затаила подозрения. Это ведь право Володи, кого ему считать своим отцом.

— Я знаю это, — сказала Нина. — Но мне трудно.

— Для меня это честь, что Володя и Витя не считают меня плохим человеком. Нашли меня. И мне надо оправдать такое их доверие. И в себе надо многое преодолеть. Особенно в отношениях с Володей. Нелегко это, дочь. Я-то иначе не могу, но вам нелегко. Вижу, у тебя и за маму обида. Это все у тебя ложное. Ну, потому что возраст… Не надо тебе касаться этого совсем. И ты не переживай. Никто ничего у тебя не отнимает и не отнимет.

— Порой думается, что тебе дороже нас Витя и… — Нина смолкла, глядя в сторону.

— Мама это скорей бы тебя почувствовала, — Николай Сергеевич отошел к окну, испытывая досаду. — Глуха ты, дочка, к чему-то, к человеческой доброте глуха.

— Я не глуха, — с отчаяньем возразила Нина. — Я стараюсь разобраться. Ведь в других семьях разное бывает… — проговорила она чуть ли не плача.

Так вот еще в чем тут дело… в других семьях бывает. Вслух он сказал дочери:

— Я верю, что ты разберешься, дочка, сама разберешься. И мне ты тоже верь… И маме верь. Ей-то уж ты должна верить.

Когда начинал разговор с дочерью, он хотел было сказать о своем озерковском детстве. Но раздумал. Назидательность была не нужна. Дочь и без его объяснений знала, как он рос. Может, потому и живет в нем самом доброта, что он испытал доброту других. Но его доброта суровая, как и сама жизнь. Этого Нина, пожалуй, еще и не понимает. И лучше, если сама осмыслит.