Павел Кочурин - Преодоление

Надо всеми этими мыслями брала верх забота о том новом, что свивалось теперь вокруг него. Возникал и утверждался род Костромичевых, корнем которого становился он, Николай Сергеевич. И уже копились повседневные дела, которые требовали его участия.

Витя работал на заводе. «Как-то он там?» Николай Сергеевич знал, что жаловаться или чего-то просить Витя не станет. Слышал стороной, что все складывается у парня неплохо. Им были довольны. И сам Витя говорит, что увлечен работой. И все же мнилось: «Сын конструктора Костромичева, начальника отдела, — у станка. Не в институте… Побочный сыночек, о чем говорить. Тихий, тихий папаша, а вот нате. Один выявился, да еще и другой где-то есть на радость жене».

Таких разговоров Николай Сергеевич о себе не слышал, но что-то подобное говорили о других. Значит, и о нем могли. Эти мысли возникали и потому, что о Вите были хорошие отзывы не только в цеху, но и среди конструкторов: «Смышленый парень, давно ли работает, а уже в чертежах разбирается…»

— Учиться бы твоему Виктору надо, — советовали доброжелатели.

— Да вот после армии, — отвечал Николай Сергеевич. И глубоко в душе возмущался, улавливая намек на то, что служба в армии — потерянное для парня время.

«А кому же тогда служить? Другим? — спрашивал себя мысленно и отвечал: — Или на земле уже вечный мир?»

Вслух говорил таким доброжелателям:

— Служба в армии — обязанность каждого.

Однажды заглянул в кабинет Афанасий Петрович. С ходу, как говорится, сказал о Вите, словно за своего сына радуясь:

— Твой-то молодчага. Золотые руки у парня.

Об институте ни слова. Для него то, что он приметил в Викторе — золотые руки, — было главным признаком таланта. Золотые руки без умной головы не бывают — вот что слышалось еще в словах Афанасия Петровича.

— Весной в армию пойдет, — сказал Николай Сергеевич. — Потом в институт хочет. В вечерний, — поведал доверительно и испытующе посмотрел на старого товарища.

— Ну что же, года два отслужит. Тут дело такое, — будто успокаивая, с неловкостью даже, рассудил Афанасий Петрович. — Армии нужны тоже не просто солдаты. — Подумал, подождал — и опять о золотых руках: — Редкий дар у парня. Не скажешь, что тут и лучше: быть конструктором или вот так все уметь? Завидую. Самому бы вот и придумать что-то и сделать…

Разговорились о приборе, с которым они долго мучились и с которым их так торопили. Изготовление деталей для этого прибора требовало тонкой, ювелирной работы.

— И Виктор включился, — не удержался Афанасий Петрович. — И не механически ведь все делает. Конструкторски, с хваткой, старается разбираться в сути.

Николай Сергеевич на заводе бывал часто. Заходил и в цех, где работал Виктор. Здоровался с ним, спрашивал обычное: «Как дела?» Не желая стеснять парня излишним вниманием, отходил. После разговора с Афанасием Петровичем решил посмотреть, как сын стоит у станка, поговорить.

Тут же и пошел на завод.

Витя склонился над деталью, будто вслушивался… В белом халате, сосредоточенный. Не сразу заметил, как подошел отец.

— Знаешь, над каким ты трудишься прибором? — сказал он Виктору, одновременно и спрашивая, и сообщая такое важное, что не каждому скажешь. Взял с его столика чертеж, объяснил, что за прибор.

Виктор остановил станок.

— Да ты работай, работай, Витя, — попросил он его.

Виктор смутился слегка. Мягко улыбнулся:

— Нет, папа, не могу. Когда так вот рядом кто-то. Не получается. Нет еще такого навыка. Тут надо время, опыт, чтобы добиться синхронности рук и головы.

— Ну что же, это хорошо, — сказал Николай Сергеевич. — Самое радостное состояние, когда… — он задумался, подбирая слово. — Все на внимании, осознанно… Значит, творчество, движение. — Смолк, почувствовав, что назидателен. — Ну, работай, Витя. — Отошел. — Да… Приходи сегодня, — сказал, обернувшись на ходу. — Миша скучает, неделю не был. От Володи письмо получил. Приходи обязательно, слышишь? — повторил уже настойчивее.

Ушел из цеха с ощущением своей правоты в отношении к сыну. Хотя беспокойство все же оставалось. Жило невидимо для других.

Но это был инстинкт родства. От него не уйти. Да и к чему уходить?

Постоянную заботу вызывал у Николая Сергеевича и Володя. Тут была другая забота. Порой думалось, что Володе меньше даже, чем Вите, нужна его прямая забота. Забота о Володе нужна была прежде всего самому Николаю Сергеевичу. А Володе необходимо лишь знать, что у него есть отец. С этим он связывал утверждение своего родословия. Он этого и не скрывал. Сквозило и в письмах, и в разговорах.

Писал Володя часто. И Николай Сергеевич ожидал его писем. Наивно, до чувства внутреннего стыда, радовался, когда узнавал, что Володя, возвратясь из плавания, написал ему раньше, чем матери. И сейчас, в цехе, сказав Вите о письме, он понял, что мать и бабушка не знают о том, о чем ему сообщил Володя. А Володя сообщил ему о своем намерении жениться. Спрашивал, советовался.

Витя не утерпел бы, выпалил: «А Володька-то, папа, жениться надумал». Но Витя промолчал. Значит, дома не знают.

«Может, мне надо было сказать все же Вите о новости, — усомнился Николай Сергеевич, выходя из цеха. — Ну да скажу, когда придет, — решил он. — Что о таком говорить на ходу».

Он считал, что и с Володей, как и с Витей, тоже все благополучно. Хотя эта уверенность и не снимала постоянного ожидания вынужденных объяснений с Володей.

Нина и Миша ни тревог, ни беспокойства не вызывали. Они были рядом. И скорых перемен в их жизни он не видел. Все определилось как-то само собой, что Ольга ограждала его от забот о сыне и дочери. А вот заботы о Вите и Володе с ним разделяла.

Сообщение Володи о женитьбе ее взволновало. Может, не так, как взволновало бы, будь она матерью Володи. Но взволновало искренне. Она тут же сказала Николаю Сергеевичу, что надо бы позвонить матери Володи. Но он не позвонил. Решил дождаться Вити.

На этот раз, особенно после разговора с Ольгой, он почувствовал неловкость, даже огорчение, что мать Володи не знает о том, о чем уже написал ему Володя. О таком мать должна узнать сама от сына. И первой. И Вите сказать помешали ему неясные еще, но неодобрительные мысли о поведении Володи.

Что-то еще и другое тут было и мешало. И оно сейчас, в раздумье, обнажалось.

Это «что-то» таилось в характере Володи. Если Володя не сообщил еще матери о таком важном в своей жизни, а сообщил прежде ему, — тут проглядывался умысел.

Николай Сергеевич высказал свои подозрения Ольге. Но она и этому нашла свое оправдание:

— Что же тут плохого, если Володя так доверяет тебе. И ему хочется твоего доверия. А о женитьбе? Наверное, он говорил матери раньше.

Раньше и ему говорил. Но говорил не о женитьбе, а о невесте. И называл имя невесты — Галя.