Павел Кочурин - Преодоление

Но все эти сомнения забылись и исчезли, как только вечером пришел Витя.

— Забежал на часок, — сказал он отцу. — На работе задержался, комсомольское собрание. — Ольга Владимировна предложила Вите поесть. — С удовольствием, тетя Оля, что-нибудь. — Ушел на кухню следом за ней.

— Что же там, папа, Володька пишет?

Николай Сергеевич сел на табуретку возле него, закурил. Помолчал, собираясь с мыслями. Витя перестал есть, Почему отец медлит?

— Готовься, сын, к свадьбе брата, — сказал Николай Сергеевич. — Да ты ешь. Чему удивляешься-то?

Но Витя не удивлялся. Воскликнул:

— Что, жениться надумал? На Галке? Во дает Володька! Мама и бабушка ждут этой новости. Завтра, наверное, и мы получим. Он сначала всегда вам пишет, — объяснил Витя просто. — Так уж, говорит, привык.

Потом, сидя на диване, Витя читал письмо Володи, улыбался. И пожалел, уяснив из письма, что свадьба у Володьки будет летом.

— Я в армии буду. На свадьбу, наверное, не отпустят. Армия есть армия.

Николай Сергеевич тут же решил ответить Володе. Перечитал его письмо. Как бы между прочим Володя упомянул, что мечтает о «загранке». И тут же была фраза:

«А туда не очень-то берут холостяков…»

Николая Сергеевича эта приписка остановила. И он ответил на это Володе:

«Практичность в жизни, дорогой сын, не возбраняется. Но в выборе подруги надо прислушиваться прежде всего к голосу сердца. Это главное в таком деле, как женитьба».

Вскоре от Володи пришло ответное письмо. На упрек отца о практичности Володя написал, что они любят с Галей друг друга. И тут же просил отца познакомиться с родителями Гали. Они должны приехать в Ленинград в начале лета, как только отец Гали вернется из рейса.

О родителях невесты Володя сообщал коротко. Отец — Иван Евгеньевич Шадров — капитан дальнего плавания. Мать, Зоя Петровна, работает в управлении пароходства.

Фамилия Шадров показалась Николаю Сергеевичу знакомой. Может, во время войны встречались? Возникало какое-то назойливое желание вспомнить эту фамилию. Но ни сразу, ни позже так и не мог вспомнить, откуда она ему известна.

Женитьбу Володи он воспринял вначале как событие, касающееся лично Володи.

Но невольно оно заставило его по-иному взглянуть и на свою жизнь. Взглянуть со стороны. И он сделал для себя нерадостное открытие. Жизнь их с Ольгой как бы замирала, становилась все больше подчиненной ожиданию перемен в жизни детей. Нового у них лично ничего, пожалуй, больше уже и не будет. Все пойдет, как и шло, по проторенной дорожке.

До этой вот минуты каждый день и им с Ольгой сулил что-то еще неожиданное. Володя все изменил. Пока только еще в мыслях. Но уже грустно — дети взрослеют и невольно подчиняют себе. У каждого из них впереди свое. Неведомое и не найденное еще и потому сокрытое от родителей. О детях, об их завтрашнем и будут теперь у них с Ольгой все заботы и думы.

Придя с работы, Николай Сергеевич увидел на столике в передней письмо. По почерку на конверте узнал — от Семена Григорьева.

Когда он взял письмо в руки, сел на диван, Нина сказала:

— Папа, тебе письмо. Заказное, утром принесли.

Он удивился, что заказное и что такое пухлое. Семен, когда писал, то писал коротко. И посылал в простых конвертах.

Может, документы какие о ремонте дома Нил попросил переслать?

Разорвал конверт, вынул из него другой, более плотный. На том был озерковский адрес, написанный другим почерком.

Он этот почерк сразу узнал. Обомлел, предчувствуя недоброе. Движение рук само собой остановилось, и он машинально отбросил письмо.

Эту слабость — медлить, оттягивая узнавание о неприятном, — он в себе давно замечал. Объяснял все шутливо самозащитой организма, инстинктом адаптации. В этом письме явно предугадывалось мерзостное…

Прошла мимо Нина.

— Папа, ты что?

— Ничего, ничего, — откинулся на спинку дивана. — Устал, день трудный выдался. — Взял конверт, стараясь казаться спокойным.

Мелкими, четкими буквами, как и в прежнем письме, испещрены листки тетрадочной бумаги.

Понял все с первых слов.

Письмо также начиналось без обращения к кому-то конкретному. Вроде бы с невинной обычной фразы:

«Ваша почта работает исправно. Вы, конечно, получили мое первое письмо…»

Далее излагалось «на всякий случай», что было в первом письме. И он, опять подчиняясь своему инстинкту, не стал подробно читать, пробежал бегло по строкам. Сунул листки обратно в конверт.

Ольге не сразу сказал о новом письме. Поколебался, сомневаясь, нужно ли показывать. И все же что-то подтолкнуло показать.

Он подал ей конверт, сказал коротко:

— Вот посмотри, второе. Семен опять получил. О Юлии, — пояснил он, видя недоумение Ольги. Вышел, чтобы не мешать ей читать.

Курил на балконе.

Вернулся. Ольга сидела какая-то потерянная.

— Прости, — сказал он ей. — Не надо было тебе показывать.

— Надо было, Коля… и мне прочитать. — Она сжалась, как при недуге, который хочется скрыть от другого. Лицо посерело, сузились глаза, будто меньше в них стало света. — Что же, он женился на ней… на Юлии? — спросила, не доверяя своему пониманию прочитанного.

Николай Сергеевич уставился на нее странным взглядом, будто она мешала ему что-то расслышать. «О чем она говорит?..»

— Ты не прочитал? — догадалась Ольга. — Выписку из свидетельства об их…

— Об их… — произнес он не вдруг. — Его с Юлией?..

— Да, — сказала она. — Он выписал… — машинально потянулась к листкам письма, лежавшим на диване. Но рука задержалась.

Он взял листки и тут же, как подтолкнутый, опустился на диван. Зашуршала плотная, издающая вроде бы звон бумага…

На третьей странице, с особым выделением, как это делали заправские писаря, была приведена выписка из свидетельства о браке Кадотова Юрия Андреевича с девицей Григорьевой Юлией Степановной. Свидетельство было выдано Управлением по гражданским делам немецкой комендатуры.

«В первом-то письме я не решился это сообщить, пощадил. Подумал, что лучше будет вам Юлечку считать погибшей. Я это и учел. Но вот одумался и написал, как тогда случилось. После-то уж жили мы с супругой, Юлечкой моей, мирно. Тут надо понимать женскую психологию. До самого ухода из города, как Красной Армии туда прийти, все у нас было хорошо. Ну а потом судьба разлучила, но не по воле Юлечки. Так уж вышло».

Расписано было до малейших подробностей, как они жили.

«Счастливо, в довольстве, в то время как кругом ел голод и косила людей смерть. Так бы и прожили. Может, ведь и дитя живо, ждали его».

Николай Сергеевич отбросил листки. Будто растравляли, тыкали иголками в живые раны. Слова терзали душу. Его, Николая Сергеевича, душу. А вернее — душу Николки.