Павел Кочурин - Преодоление

Запутывалось и переворачивалось все в сознании. Возник и разразился, как эхо в безлюдном храме, разговор с Татьяной Тимофеевной о сожительнице полицая… Та все же вернулась из неметчины. Вернулась как бы и невинной. Жгли, выпячивались наружу недомолвки, намеки Татьяны Тимофеевны: «Всякое в ту пору случалось с людьми-то».

«Может, «там» где-то и она от совести своей прячется? Как и эта, вернувшаяся. Дитя бережет, ограждает».

Сами собой вспомнились рассказы туристов, побывавших за границей. В разных городах и странах встречались они с боявшимися возвращаться на родину. Те подходили и ловили родную речь. Расспрашивали, не называя себя. Часто и с дитем, чтобы и оно услышало говор матери. Много там таких. И одна из них — чужая ему Юлия.

Но тут же ясной памятью он увидел свою Юлию. Она шла с ним по улицам белого июньского Ленинграда. Шла счастливая, юная. Девочка. И он гневно отринул от себя злую мысль. «Как мог… о ней». Внутренний голос подсказал: «Яд, отрава, отбросить прочь все эти мысли».

— Верить нельзя. Мерзость, — сказал он Ольге, стараясь быть спокойнее. — Глумление, душу травит. Слов нет, чудовищно… — Встал, заходил по комнате.

Скользнул взглядом по разбросанным на диване листкам, будто опасаясь их. И тут же заметил на полу под кромкой дивана конверт Семена с ленинградским адресом.

Не мог вспомнить, лежало ли это письмо в конверте Семена запечатанным или было вскрыто? Неужто прочитал, подумал о Семене, сердясь почему-то, что письмо было в его руках.

Поднял конверт, вынул из него не замеченную вначале записку, написанную крупными, округлыми буквами Семена.

«Николай, получил я второе письмо, как догадываюсь, и оно от этого. Распечатывать не стал. Посылаю тебе его прямо в конверте. Может, и посылать бы не надо? Да как не послать? Подумал, а вдруг да узнается что. Вот и решил послать. Раз пишет, так, видно, что-то уж и знает. А там и разыскать можно эту сволочь. Сам уж суди, как и что делать. Но больно-то не переживай, правды не жди, а значит, и не доверяй. О себе не пишу. Все у нас по-старому. Нового сказать нечего. Приедешь, так и поговорим.

Ну будь здоров. Семен Григорьев».

Николай Сергеевич прочитал записку Семена и протянул ее Ольге.

— Если бы ты видела Юлию, знала ее, — сказал он ей. — Ты бы… Да что тут говорить. Немыслимо такое. Немыслимо!

Он понимал, что Ольга не может ему помочь. Ни уверить в чем-то, ни разуверить. И говорил для того только, чтобы она знала, как он сам ко всему относится. Да и Семен то же вот пишет… И оттого, что Ольга слушала его, тень черных сомнений, возникшая было от беспомощной обиды и бессилия защитить Юлию, отпала.

«Чтобы в роду Григорьевых такое могло быть?.. Кто же в это поверит? Так бы и любой из озерковцев сказал».

Николай Сергеевич полистал записную книжку, разыскивая номер телефона следователя, которому было передано предыдущее письмо. Он перестал надеяться на розыск. И следователь надежды не питал. Сказал при последнем разговоре, что Кадотов, сын генерала, сытновского помещика, по сведениям, ушел вместе с немцами. Письмо, конечно, мог и он написать и переслать с кем-то из туристов. А мог и сам приехать туристом. И все же следователь просил, если будут новые факты, сообщить.

Телефон не отвечал. И только тут Николай Сергеевич понял, что уже поздно. Рабочий день давно кончился.

Утром на другой день позвонил с работы. Больше всего боялся не застать следователя. Да и помнит ли он это дело? Придется объяснять заново.

— Значит, новое письмо? — спросил вроде бы даже заинтересованно следователь. И попросил незамедлительно его переслать.

Николай Сергеевич, не откладывая ни минуты, взял машину и поехал. Отдал письмо в руки следователю безо всяких объяснений.

Когда вечером пришел домой, уже без письма, почувствовал облегчение. Пока письмо было в его руках, оно преследовало его. Делало как бы свидетелем преступной тайны.

Теперь он чувствовал себя свободно. Открыто протестовал, обнажал и вскрывал злодейство. И не боялся, что оно опорочит Юлию.

— Зря Семен не прочитал, — сказал он Ольге, удивленный, как могла повлиять на него эта злобная писанина.

Мнилось — с кем-то и еще случилось то, что случилось с Юлией. Но нить этой мысли не ухватывалась. И только за разговорами с Ольгой медленно подступила догадка: Нина… Нина Степановна. И она стала жертвой черной силы… Но в ее судьбе схожесть не с Юлией, а с той, о которой говорила Татьяна Тимофеевна… Но с ней тоже произошло насильственное и унизительное. И она теперь стыдится этого, не хочет вспоминать и говорить. Тут и кроется причина неприязни ее к отцу Володи.

И все же после получения письма он уже не был так твердо уверен, что Юлия погибла. Может, и сейчас где-то томится и рвется на родину.

Витя ожидал призыва в армию. Предстояла свадьба Володи.

Казалось бы, Ольгу Владимировну, да и Николая Сергеевича не должны такие события особо волновать и тревожить. В их семье перемен не происходило. Да и сами события не огорчительны, не печальны. Не будет к ним по субботам приходить Витя — вот и все. К такому и привыкать долго не надо. А Володя как жил вдали от них своей жизнью, так и будет жить. Только и всего что Володя и Витя перескочили еще через одну ступеньку.

Именно так все и было вначале воспринято.

Но вот прошло какое-то время, и невольно Ольга Владимировна и Николай Сергеевич задумались. Предстояли проводы сына в армию. Значит, подошел к какому-то рубежу и отец… Фронтовик, давно забывший, когда сам призывался.

А женитьба Володи была связана с появлением новой родни. К ним в Ленинград уже собираются приехать родители его невесты. Придут и к Николаю Сергеевичу как к отцу жениха своей дочери. А это ко многому обязывает. И Володе небезразлично, как отец отнесется к ним. Возникают новые отношения и с самим Володей. Тут все прямо затрагивает и Ольгу Владимировну, и ее касается…

Ольга Владимировна сказала Вите перед его проводами в армию:

— Отслужишь — вернешься домой совсем другим человеком. Повзрослеешь. — А на лице, в глазах таилось: «И мы, отец, тоже будем с тобой уже не теми».

На вечере, устроенном в объединении в честь призывников, к Николаю Сергеевичу подсел Афанасий Петрович.

— Вот и до сына очередь дошла, — сказал он. — Мы с тобой, Николай, выходит, уже в глубоком тылу. Ветераны, одним словом. С этим не поспоришь — жизнь. Одно радует, что сыновья нашу эстафету несут, гвардейскую. Твой-то парень молодец. Дочка вот у меня замуж вышла. Выходит, тоже перешагнута черта…

Вроде бы и не огорчительный, душевный был разговор, а грусть оставил.

Иван Евгеньевич и Зоя Петровна Шадровы, как и сулились, приехали в Ленинград в середине мая. Остановились в гостинице. В тот же день наведались к матери жениха. Познакомились и с бабушкой, и с младшим братом — Витей.