Павел Кочурин - Преодоление

«А что, и верно они симпатичные, хорошая пара…» — подумал Николай Сергеевич о Зое Петровне и Иване Евгеньевиче.

Разговорились о загранице. О морях и портах, о странах, в которых Ивану Евгеньевичу довелось побывать. Как там после такой войны относятся к нашим советским людям?

Иван Евгеньевич показал часы на руке. Отогнул обшлаг, чтобы получше их разглядели. Потом снял с руки и протянул Николаю Сергеевичу.

Часы были обыкновенные. Наши, отечественные. Такие всюду продавались в магазинах. Но Иван Евгеньевич сказал, что купил их за границей, на Брюссельской выставке. И себе, и вот Зое Петровне.

Подождал молча, пока Ольга Владимировна и Николай Сергеевич рассматривали их. Поглядел сам на них, не торопясь снова надел на руку.

— В Антверпене любопытный произошел случай. Подходит парень. Заговаривает. Чисто по-русски, как вот и мы с вами. Часы на руке. Тоже наши. Вот, купил, мол, русские, свои, значит. Что же, спрашиваем, на родину не возвратились, раз патриот. Мнется. Рыльце в пушку, намекаем. Нет, говорит, не предатель. Понял. Так прямо и сказал. Здесь, говорит, устроился. В общем, не жалуюсь. Семья. В фашистском лагере с женой познакомился. Мальчишкой схватили… Тоже, выходит, единая судьба у них, у пленных, у лагерников. А на родину, говорит, и тянет, да сложно теперь. Вокруг нас сомкнулось кольцо. Женщины подошли. Некоторые семейные, с детьми. Дети на двух языках говорят. А сами матери к чужому языку с трудом привыкают.

Николай Сергеевич, слушая Ивана Евгеньевича, мучительно страдал, что нельзя спросить этих русских женщин о Юлии. Могла быть и она с кем-то из них в фашистском лагере.

Они вышли на балкон. Курили молча. Отходили от мыслей и разговоров о все еще не изжитом обоими.

Зоя Петровна и Ольга Владимировна, оставшись вдвоем, повели разговор о предстоящей свадьбе Володи и Гали.

Проводив гостей, Николай Сергеевич старался угадать, знают ли Иван Евгеньевич и Зоя Петровна правду о Володе? Был ли у них разговор с матерью и с бабушкой об отце Володи, то есть о нем самом? Могла Нина Степановна объяснить, почему они разошлись. Или она обошла этот вопрос? Скорее всего, обошла. Бабушка могла бы еще заговорить, но и она, зная дочь, вряд ли решилась.

Стояла неслыханная засуха. Горели леса, самовозгорались торфяные болота. Даже в городе, казалось бы вдали от всех лесных пожаров, пахло гарью.

Из Озерковки Семен печально писал, что беда у них. Все пропало, выгорело и в полях, и в лугах. С весны, как только засеялись, прошел было дождичек, обрадовал. И с тех пор — в небе ни облачка. Посевы, наперво взявшиеся дружно, зачахли. И луга пожухли. Без сена скотина останется. Листья на деревьях скрутило. Озеро обмелело. В канавах под ракитами, куда лодки ставили, — глина в трещинах. Люди-то как-нибудь для себя найдут выход, а вот скотина пропадет.

В словах Семена слышался стон.

Клава тоже сообщала, что с огородами нынче совсем худо. Но она дальше огородов беды и не знала. А Семен видел беду не только у них в Озерковке. Он крестьянин. И скорбь у него была крестьянская. О всей страждущей земле, живой и недужной, будто о человеке в хворости.

Семен уже не питал надежд на поправку, если и дожди пойдут. Сгоревшие поля и луга не спасут и ливни.

«Только лесу и будет облегчение. И огонь уймется. Хлеба и трава — те не поднимутся. Хоть из ведра с неба польет — все одно…»

— Как же нам туда ехать? — спросила Ольга, прочитав письмо Семена. — Жалобы людей выслушивать? А чем им поможешь?

И у Николая Сергеевича не возникало явного желания ехать в лихую годину в деревню. Люди там — как деревья в сухом лесу. Скорбные, невеселые. Молчаливые все.

Но и не ехать он не мог. Еще по ранней весне тот же Семен сообщил: в Сытнове в братскую могилу перезахоронили останки всех, кто был казнен при оккупации фашистами.

Палачи расстреливали людей в глухих местах, тайно. Все могилы заравнивали. Но скрыть такие места нельзя было. Люди проторили туда тропки и облагородили землю, принявшую жертвы.

Где и кто был казнен, не всегда удавалось установить. Но вот теперь была братская могила, и шли к ней, чтобы поклониться погибшим.

Братская могила в Сытнове стала могилой и тети Даши. А может, и Юлии.

Николай Сергеевич заказал доску с именем Дарьи Максимовны Григорьевой. Доска была изготовлена, и поездку в Озерковку он не хотел откладывать.

— Не обязательно там долго задерживаться, — сказал он Ольге. — Уедем, если тоскливо будет.

В Озерковке они появились, никому не сообщив о своем приезде. Открыли дом, вошли…

На голоса и на стук прибежала Клава. Обрадовалась. И тут же заоправдывалась, стесняясь, что пришла с пустыми руками.

— Картошки начисто нет. Молока — вечером коли малость надоишь. Скотину в болоте гоняем. В такие места, куда раньше и пройти немыслимо было.

Ольга Владимировна смутилась. Вынула из чемодана игрушки для ребятишек, конфеты. Передала все Клаве и добавила две банки сгущенного молока и две банки мясных консервов.

Клава игрушки и конфеты взяла. Благодарила Ольгу Владимировну (вот уж радости-то маленьким будет), а от банок наотрез отказалась:

— Что вы, что вы, Ольга Владимировна! Как можно. У нас ведь в магазине все есть. Не в своем, так в город ездим… Вам-то вот только плохо. И за ягодами не сходить, и грибов уж не жди.

Клава ушла, оставив на столе банки.

Николай Сергеевич сходил к Семену в мастерские. Вернулся под вечер понурый, молчаливый.

Ольга Владимировна с Ниной прибрали в доме. И дальше не знали, каким делом заняться. Походили по безлюдному берегу озера. Речка Озеровка выглядела как чахлый ручеек. Миша наловил в бочажках плотичек и окуней прямо руками. Принес домой, довольный.

Промаялись еще день и решили отправиться в Сытново на братскую могилу. С ними вызвался поехать и Семен. Он тоже метался у себя в мастерских без настоящего дела.

Вышли к утреннему автобусу. Он пришел почти пустой.

Николай Сергеевич и Семен сели рядом. Говорить вроде и не о чем было. Пусто глядели сквозь серые стекла.

Выехали за село. Дорога пошла лесом. Пыльным, не обмытым дождями и росами. И все же лес был не таким унылым, как поля.

— Вот ведь как, Коля, у нас с тобой получается, — сказал горько Семен. — Не много веселья выпадает. В первую нашу встречу будто сами себя прежних хоронили. А потом прощались с одинокими стариками. Сейчас снова такое. И дела вот не радуют. Так и сводит нас все какая-нибудь беда.

Семен смолк, не ожидая ответа. Миновали поле, сухое и желтое.

В Сытново приехали днем. Остановились в пустующем Доме приезжих. Дом стоял возле дороги. Стены его, выкрашенные охрой, лучили зной. В бревна въелась земляная тяжелая пыль. Пахло тлением внутри помещения. Пылью было пропитано все в поселке. Печаль земли здесь была виднее, чем у них в селе, окруженном лесами.