Павел Кочурин - Преодоление

— Не глядите на меня-то, — обернулась Татьяна Тимофеевна к Мише и Нине. — В неметчине нас, сердешных, и не хоронили как людей… — Отошла. И уже сквозь всхлипы вырвалось нечаянно: — И доченьку-то ее, Юлечку, так вот. — И смолкла, будто кто-то ей запретил вдруг слезы.

Белая мраморная доска на цветочной грядке придала печальную торжественность безликой до этого братской могиле.

Кирилл Миронович переспросил Татьяну Тимофеевну:

— Дарья Максимовна? Из Озерковки, что ли? Так не Степана ли Васильевича супруга будет?

Татьяна Тимофеевна подтвердила. Кирилл Миронович покачал сокрушенно головой: «Поди ты…»

— Какая напасть-то! — вымолвил он. — Слышал об их несчастье-то. — Старчески вздохнул и спросил Николая Сергеевича: — А вы-то, уж теперь вроде и догадываюсь, Сергея Никифоровича сын будете? Слыхал, приезжаете… Как же, как же! И Степана хорошо знал, и отца твоего тоже видывал. Да кто в те поры не знал Григорьевых из Озерковки? Когда на станцию — пешком ли, на лошади едешь — к вам на мысок и завернешь… И Степан-то с Дарьей в Сытново на базар соберутся — тоже наш дом не обойдут. Я-то помоложе Василия Савельевича, отца Степана. А старики наши знались. Набожные были, что отец мой, Кирилл Антоныч Ободов, что Василий Савельевич. Вас-то тоже маленьким помню. Да об Ободовых и вы поди слышали?.. Как не быть разговорам? При колхозах не приходилось бывать у Степана. В выселье мы были, перед самой войной домой вернулся. В начале войны к Дарьюшке заходил, поговорили. Кто знал — последний раз… Живу к покою ближе, при кладбище. И могилку охорошиваю. Не знаю, как и сказать, верить слухам или нет? Дарью Максимовну будто погубил сын сытновского помещика Кадотова.

Старик распутывал клубок памяти. Его рассказ и касался того узелка, который рано или поздно должен распутаться.

Прошли к деревьям. Сели на скамейки под густой ивой. Скамейки были сделаны наскоро. Врыты в землю столбики, и на них доски положены и приколочены гвоздями.

Николай Сергеевич сел рядом с Кириллом Мироновичем. Старик был для него сейчас тем человеком, которого давно хотелось встретить.

Осторожно, как бы к слову, он спросил о сытновском помещике. Приходилось ли Мирону Кирилловичу его видеть. Интересовал не сам помещик, а сын, младший Кадотов. Но он спросил о помещике.

— Генерала-то? Как не приходилось, — отозвался старик. — Помню. В военном все любил показываться. Из Питера приедет, красуется. Тогда еще не генералом был. В германскую генерала выслужил. В гражданскую-то лютовал… Я в гражданскую в стороне стоял, чего греха таить. Не буду это скрывать на старости. А Степан-то и отец ваш — те в красных были. Василий Савельевич на что богомолец, но тоже бунтовал за красных. А мы, Ободовы, не включались. В эту-то войну — другое дело. Я к партизанам ушел. Разорение шло народу, гибель. Все с супостатом боролись. С прошлого года и сторожу покой погубленных ворогом. Много их, жизнь свою не щадивших. Как ратники, воители праведные лежат… Все вместе теперь.

Константин Семенович безучастно, посторонним, сидел на краю скамейки. Слушал и не слушал старика. Может, о генерале уже и знал от него. Татьяна Тимофеевна внимала молча. Тоже, похоже, не внове были для нее его рассказы. Миша и Нина пошли по кладбищу.

Ольга Владимировна и Семен Михайлович ждали других сведений от Ободова. Таких, которые он не решался высказать сразу. Вернее, они не сами ждали, а видели, что их ждет Николай Сергеевич. И вместе с ним подозревали старика. Старик и сам догадывался, что его подозревают. И подходил исподволь к своему признанию. Вздыхал тяжко, замолкал.

И вот решился, сказал:

— Сын-то генеральский появился у нас тут до немцев. К сестре моей заходил с другими какими-то людьми. Будто бы эвакуировались. И остановились.

Николай Сергеевич спросил осторожно, боясь, что старик может и не сказать всего:

— А вы сами, Мирон Кириллович, видели его, сына-то, до войны?

Старик, похоже, такого вопроса и ожидал. Но отчего-то замешкался. Опасался, что не поверят тому, что он скажет.

— К сестре моей покойной наведывался. Этак лет за шесть до войны. Мы уже высланы были… Сестра-то у Кадотовых в молодости работала. И в Питере у них жила в услужении. Потом замуж вышла в Олюнкино… Все он у нее выведал о Степане Васильевиче. Сказала она и об отце вашем, что умер. Пригрозил, чтобы молчала, и ушел. Куда, уж не сказал. Фамилия была у него тогда не Кадотов, а Берестин. И документ на ту фамилию справлен. Сестра случаем увидела. А в войну открыто Кадотовым ходил. Дня за три до немцев пришел. Сестра мне и сказала, когда я к ней от партизан являлся. Она меня и остерегла… Дело-то прошлое. Спросили — так я и сказал. Не скажешь — под сомнение попадешь. Как было, так и было… Я и корю себя, что бы мне тогда Дарьюшку-то предупредить. Посоветовать бы уйти в лес.

Ольга Владимировна расслабила плечи, чуть склонилась. Она боялась, что старик встречался с сыном генерала, убийцей тети Даши… Такая встреча могла быть и случайной. Но все равно, как тогда было оправдать присутствие старика здесь, у могилы Дарьи Максимовны?

Словно бы чувствуя, какой на него наводится грех, Ободов сказал, заметив смятенность Ольги Владимировны:

— Разве думалось, что так сбудется! Да и сестра не сразу обмолвилась. Остерегалась. Да и как было не остерегаться.

Николай Сергеевич перенесся мысленно в прежнюю Озерковку. И правда, припомнил, Ободовы бывали в их старом доме. Подумал и то, что дядя Степан не стал бы привечать плохих людей. Значит, старик сказал правду. Не утаил в себе ничего. Мог бы ведь и этого не говорить.

Мирон Кириллович почувствовал облегчение, что высвободил душу: «Вот и все. А теперь уж сами, как знаете, обо мне судите». Как-то вдруг осел, обмяк, сделался жалостливым. Смолк. И вроде бы тяготился уже, что все еще живет на свете, а их вот нет…

В Сытнове Костромичевы пробыли еще три дня.

Семен Григорьев уехал сразу, как только установили доску. Вернулись с кладбища, посидели у Константина Семеновича и Татьяны Тимофеевны, и он заторопился к автобусу.

— Вы побудьте, а мне надобно домой, — сказал он Николаю Сергеевичу и Ольге Владимировне. — Такое дело. Все же лето, а ты вдали от поля. Не по-крестьянски как-то.

Уехал, несмотря на уговоры хозяев дома.

Костромичевы за эти дни обошли с Татьяной Тимофеевной места казней. Ходили и глухими тропками, и свежими, незаросшими.

За сельским кладбищем, в ложбинке, затянутой ивняком, решили посадить на вытоптанной площадке деревце. Мирон Кириллович показал им за своим домом молодой дубок. Они его и пересадили. Обильно полили, огородили. Старик взялся присматривать и ухаживать.