Павел Кочурин - Преодоление

Николай Сергеевич не стал ни возражать, ни одобрять суждения Семена. И он, вроде бы уверившись, что комбайны его не тронут, повел речь о другом.

— А если так рассудить, она, засуха, и положительно у нас в данный момент может быть расценена. Земля отдохнет. А после уже с лихвой свое отдаст. Вон пары совсем перевели. Тоже «передовик» какой-то придумал. «Ученый». Так вот тебе засуха — чистый пар. Бог ее нам и послал за нашу глупость, — сердился Семен. — Природа, она вот нас и поправляет. Не так, так этак. Бедой добро делает. Ее не обойдешь, природу-то. — Он помолчал, остыл. — Сейчас бы ливня хорошего. Да на неделю бы, затяжного, — сказал он с задором, с мечтой. — А опосля уж всю землю и вспахать!.. Озимые засеять впрок. Думаю, через недельку-другую пойдут дожди. Васюк-то вот и торопится. С болотом до дождей ему бы управиться… А ты бы, Никола, съездил к Васюку-то. На его болото. Небось помнишь, Малое Клюквенное. Так вот его разделывают… Жалковато, конечно, — погрустил Семен об этом болоте.

На этот раз Николай Сергеевич ушел от Семена с другим настроением, без отчаяния и тоски.

В тупичке протрещал мотоцикл. Николай Сергеевич догадался, что это Осипов приехал. Семен послал, чтобы съездить вместе на осушаемое знаменитое их Малое Клюквенное болото.

В дом Осипов заходить не стал, подождал на скамейке под дубом, пока Николай Сергеевич собирался.

Поехали по новой дороге. Свежий гравий и песок, укатанный, но еще не побывавший под дождем, летел из-под колес мотоцикла.

Осипов, забыв, видимо, что Николай Сергеевич с детства знает все свои лесные и болотные места, как переулочки в селе, говорил, что тут была раньше за дорога… Пеший не везде мог пройти.

— А теперь вот… Мчимся, едем!

Минут через двадцать очутились на огромном, сплошь изрытом участке. Словно готовилась тут большая индустриальная стройка. Ничего похожего на то Малое болото не было.

— Вот, — возликовал Осипов. — Будущее наше.

Не сказал, что это будущее поле. А сказал — «будущее наше».

В разных концах болота работали трактора с бульдозерами и корчевателями. Трактора то выныривали, то скрывались в яминах. Гул, как что-то видимое, стоял над коричневым, изуродованным массивом земли.

Они, оба удивленные, оглядели весь этот массив, не сходя с мотоцикла. Осипов показал на дальний конец будущего поля. Туда и пошли напрямик, обходя коряги и ямины. Осипов был в кирзовых сапогах, а Николай Сергеевич — в простых полуботинках. Черпал ими торфяную пересохшую землю.

— Забыл предупредить, — сказал Осипов. — Сапоги надо бы надеть.

Подошел к траншеекопателю и укладчику дрен. Осипов назвал его дренажным комбайном. (Они оба с Семеном любили слово «комбайн».) Дрены укладывались глубоко, в песчаном грунте. Сверху был метровый слой торфа.

Увидели Мишу.

Траншеекопатель остановился. Устроили перекур. Миша, чумазый, как углекоп, подошел к отцу. Заулыбался неловко, смущенный появлением отца.

— Ну как? — неопределенно спросил Николай Сергеевич.

— Вот поле какое будет! — сказал Миша, как и Осипов, восторгаясь.

Осипов подхватил разговор.

Восхищение будущим полем передалось и Николаю Сергеевичу. И он представил его зеленым массивом хлебов.

Присели на вывороченную корягу, обтесанную, выделанную и приспособленную под кресло чьими-то неугомонными мастеровыми руками.

Припомнилось какой-то уже светлой памятью свое Малое Клюквенное. С россыпями ягод по белому мху. Клюквой, брусникой, гонобобелем, морошкой… За ягодами приезжали сюда ленинградцы, москвичи, из других городов. Брали сами. Озерковцы не больно любили собирать ягоды на продажу. Только коли как гостинцы родным.

Мальчишки ходили на Малое Клюквенное как к себе в огород. За ним, километрах в восьми, было еще Дальнее болото. Так его в разговоре называли за отдаленность и за его огромность. Но было у этого Дальнего болота и другое название. Когда надо повоспоминать и удивиться, называли то болото Сокольим. Или просто Сокольей. Молодежь всегда уходила на Соколью. Ягод там — «подставляй корзину — и нагребай». Ходили на Соколью с ночевкой. Это уж непременно.

Ни на Малое, ни на Соколье болото дороги не было. Вели тропы. Добираться туда трудно. Особенно в дождливые осени. Не пускали непролазные топи. Сначала ягодники плыли на лодках до валунного берега. Потом, удаляясь от озера, шли до Малого болота. Все — и старухи, и старики, и ребятишки. От Малого расходились кто куда. За клюквой, за морошкой, за черникой, брусникой. За большой ягодой шли на Соколью.

Николая Сергеевича охватила тоскливая жалость к своему болоту. Теперь уже, как он убедился, совершенно загубленному. Он так и сказал себе — «погубленное болото».

Оно жило в его памяти как свое детство. Постоянно хотелось побывать там, когда думалось о селе и детстве. Теперь побывка на нем — уже совсем несбыточная мечта, как несбыточна и побывка в детстве.

Когда ехали с Осиповым, Николай Сергеевич все еще не верил, что едут на их Малое Клюквенное болото. Что так вот легко до него можно добраться. И Семену, наверное, не думалось, что погублено именно то их болото. Он тоже с детства его знал и давно не видел. Так оно и будет неувиденным жить в них обоих.

Николай Сергеевич понимал, хотя и не верил в то, что болота его больше нет и не будет. Будет поле. Такое поле, каких много. А болото было особым. Другого такого не сыщешь. Но вот пропало и оно. Единственное, может, даже на всей земле. Исчезло навек. А с ним исчезли мечта и сказка.

Осипову было не жаль этого болота. Он его не знал и не знает. Никогда не бывал на нем. И Мише не жаль. Он этого болота совсем не видел. Пришел сюда на разрытое место. Но Василий-то не мог не бывать на своем болоте. Как же он с такой легкостью ради обычного поля погубил необыкновенное болото?

Подошел Василий. Поздоровался с Николаем Сергеевичем и Осиповым. Не похоже было, чтобы в чем-то сомневался. Скорее наоборот. Сиял. Радовался.

Может, изменилось уже все у них в Озерковке? Другими интересами живут люди. Другой стала и озерковская молодежь. И не нужно ей какое-то там болото. И ягод не надо. Яблоки, апельсины, лимоны в магазин из теплых краев привозят. А тут какая-то болотная клюква да морошка. И сказки ихней, озерковской, «болотной», им не надо. А может, и само болото стало другим, не таким заманчивым? Не вызывало уже оно ни у кого из озерковцев мечту? Отошли уже песни «о ягоде морошке». Оттого и не жаль этого болота никому.

И Осипов, и Василий, и даже вот Миша, и мелиораторы говорили о поле, каким оно будет тут. Николай Сергеевич, растерянный, соглашался с ними молчаливо. Нелепо было утверждать, что болото — необходимее поля. И что зря они всю эту кашу с полем на этом болоте заварили. Но в душе нарастал протест. И хотелось его высказать. Или хотя бы навести кого-то на сомнение. Заставить и о другом подумать создателей этого поля и разрушителей болота. Дать им понять, сказать, что они не только создали, но и разрушили.