Павел Кочурин - Преодоление

А на другой день, в воскресенье, Иван Евгеньевич позвонил Николаю Сергеевичу. Тот ждал его звонка, предупрежденный Витей о приезде «предков Володькиной невесты».

— Вчера допоздна у нас просидели, — сказал Витя, — а сегодня к вам собираются… Родителя глядеть.

Николай Сергеевич выговорил сыну: «Что за предки?..» Кольнуло и «родителя глядеть».

— Да так это я, — смущенно проговорил Витя. — А вообще-то они неплохой народ. Моряцкий. В меру патриархальные, не очень перегибают. Даже интересно. Маме понравились. И особенно бабушке.

Николай Сергеевич и Ольга Владимировна были дома одни. Нина со своим классом с утра уехала за город. Миша отправился к Вите — был футбол на заводском стадионе. Вите надо было перед призывом повидаться со своими ребятами. А Миша последние дни уже не расставался с братом.

— Ты что же, не хочешь познакомиться с родителями Гали? — пробовала было удержать Мишу мать.

— Потом познакомлюсь, когда Володька совсем женится, — ответил Миша, удивив и мать, и отца своим «когда совсем женится».

Настали теплые дни, редкие и желанные для ленинградцев. Вслед за первомайскими праздниками город отпраздновал двадцатилетие Победы. Николай Сергеевич все еще находился под впечатлением своего праздника. Была встреча с ветеранами армии, в которой он воевал на Юго-Западном фронте. Прошли торжества в институте. У Костромичевых были Афанасий Петрович с женой и еще двое фронтовиков. Впервые за эти послевоенные годы без печали и горечи поговорили-повспоминали. Все было подчинено Дню Победы. Что многие из товарищей не могли увидеть этого дня — оставалось у каждого в себе.

С таким все еще не улегшимся праздничным настроением и встретили они будущую свою родню.

— Что бы на Победу приехать, — сказал Николай Сергеевич Ивану Евгеньевичу после первых слов знакомства. — Володя говорил, здесь, на Ленинградском, воевали.

— Да и хотелось… — Иван Евгеньевич обернулся к жене. — Вот и Зоя Петровна настаивала. Друзья не отпустили. Тоже почти все в Ленинграде были. Уступить пришлось.

— А я ленинградкой себя считаю, — сказала Зоя Петровна.

Иван Евгеньевич был старше Николая Сергеевича года на четыре. И Зоя Петровна старше Ольги Владимировны. Но их возраст сравнивало пережитое. И между ними непринужденно и легко возник доверительный разговор давно знакомых и близких людей.

Николай Сергеевич с трудом представлял себе Ивана Евгеньевича моряком. Полноватый человек. Чуть выше среднего роста. Лицо без резких складок и морщин. Таких морщин и складок, какие бывают, по представлению Николая Сергеевича, у бывалых моряков и придают их внешнему виду суровость.

Движения и жесты у Ивана Евгеньевича тоже были «не моряцкие». Не чувствовалось в них решительности и энергии. И говор раздумно-медлительный. Скорее крестьянский. На нем был светло-серый, с серебряным отблеском костюм. Сорочка непривычной белой белизны… Это тоже мешало Николаю Сергеевичу увидеть в Иване Евгеньевиче моряка. Только вот волосы, изрядно поредевшие и черные, без единой пряди седины, говорили о моряцкой природе Ивана Евгеньевича. И еще во взгляде светло-коричневых глаз, прикрытых свисшими надбровьями, тоже улавливалась моряцкая зоркость. Почему-то вжилось убеждение, что все моряки глядят в морскую даль с особым прищуром. А от долгого пребывания на кораблях, от соленой воды и железа — рано лысеют.

Зоя Петровна была в голубоватом костюме из модной материи, названия которой Николай Сергеевич не знал. К светлым волосам ее и белому, не тронутому загаром лицу костюм очень шел. Обратив внимание на наряд Зои Петровны, Николай Сергеевич снисходительно, про себя, отметил, что «дама следит за модой». И «муженька своего» тоже любит «показать». Ни Ольга, ни он сам не питали пристрастия к одежде. Потому, наверное, ему и бросилась в глаза подчеркнутая изысканность и свежесть костюмов и Зои Петровны, и Ивана Евгеньевича.

«Предки Володькиной невесты приехали родителя глядеть», — повторил он в мыслях слова Вити. Что-то и в самом деле было «в предках» патриархальное. Но не очень. Николай Сергеевич упрекнул было себя в придирчивости к ним. Но и оправдание этому нашел — к родне как не приглядеться. Все это было внешнее впечатление об Иване Евгеньевиче и Зое Петровне. Все в них скорее умиляло Николая Сергеевича.

И верно, это впечатление без следа развеялось, как только они присмотрелись друг к другу. Иван Евгеньевич с интересом и пристрастием «прощупал глазом» современную квартиру, впервые им увиденную. Назвал ее «малогабаритной», сказал, что она «на манер скандинавских».

— Там тоже и потолки низкие, и все в миниатюре, — и тут же успокоил хозяев: — Все же лучше, чем жить в коммунальной.

С балкона полюбовались парком. Затем по приглашению Ольги Владимировны сели к столу, продолжая разговор.

Иван Евгеньевич охотно рассказывал о себе.

— Сразу Зою вызвал из эвакуации. Приехала с сыном, — говорил он о своих первых днях послевоенной жизни. — В сорок первом, уже без меня, родился, — сказал о сыне, глянул на жену с подчеркнутым вниманием. — А Галка, эта у нас после войны… — Неожиданно смолк. Отпил глоток чая и перевел разговор на другое, об их портовом городе.

Рассказывал Иван Евгеньевич о себе и о своей семье с подкупающей искренностью, без утайки чего-то из своей жизни… И Николай Сергеевич подумал с легкой завистью, что раз человеку так вот хочется все выложить, значит, жизнь у него открытая, свободная…

«А мне самому не решиться на такой разговор… до конца открытый», — признался он себе.

Заметил, что Зоя Петровна и Иван Евгеньевич избегают называть Володю его сыном. Наверное, заранее условились между собою щадить самолюбие Ольги Владимировны.

Она сама, первой, заговорила о Володе.

— Я к Володе и к Вите, как к родным, привыкла. Рада за Володю. Напрасно Галя не приехала…

Разговор о детях навел и на свою молодость, вроде бы кем-то отнятую у них. И, хваля свое время и сожалея, что оно было слишком суровым, они, каждый по-своему, посетовали на нынешнюю молодежь. Вольная она больно нынче и беззаботная. И все потому, что не довелось изведать того, что изведали родители.

— Они смелее, им все позволено. Не то что в свое время нам, — добродушно рассуждал Иван Евгеньевич. — Наши тогдашние строгости показались бы им смешными. Да это так всегда и бывает с молодежью. А мы ведь тоже «ломали». «С предками вели войну…» Так они нас теперь называют… Надо же придумать… Я — уже предок!

Посмеялись.

— Наверное, по-своему и правильно у нас тогда все было, — продолжал Иван Евгеньевич. — А они теперь к чем-то нас хотят поправить. Обычаи старины стараются блюсти. Мы нещадно боролись, а они находят в старине привлекательное. Те же вот свадьбы. Советуются. Серьезно это у них. Все так, как при наших «предках». И это им нравится.