Павел Кочурин - Преодоление

«Вот они уйдут в магазин, — подумал он о дочери и сыне, — и я позвоню. В прокуратуру, наверное, надо. А там уж посоветуют…»

Нина и Миша внесли вещи в квартиру и тут же ушли в магазин. Ольга открыла балкон и окна. Хлынул поток свежего воздуха в застоявшуюся духоту квартиры. Донесся гул города: приглушенный шум машин и трамвая с проспекта. От всего этого он уже успел отвыкнуть. И стало тоскливо. Будто врывалось что-то искусственное в твою жизнь.

«Я, видно, так никогда и не стану настоящим горожанином, — подумал Николай Сергеевич. — Или это уже… годы?» — заменил он то слово, к которому привыкать всегда трудно. Но знал, что завтра же, стоит только появиться в своем бюро, он тут же войдет в рабочую колею и уже не будет ни о чем жалеть.

Открыл желтый чемодан, где лежало письмо. Обыкновенный почтовый конверт, завернутый в плотную серую бумагу. Достал телефонную книгу, вышел в переднюю. Долго стоял. Решился и отыскал нужный номер телефона. Тут же, уже сердясь на свою медлительность и нерешительность, позвонил.

Ему спокойно, без лишних расспросов, сказали, куда обратиться. Это как раз и нужно было ему. Знать, где письмо могут у него взять и разузнать все по нему. Он собрался и поехал, чтобы скорее избавиться от него.

Вечером позвонил Витя. О матери умолчал. Николай Сергеевич спросил сам.

— Послезавтра уедет в дом отдыха в Прибалтику, — ответил Витя обрадованно.

«Наверное, скажет, что я интересовался, — подумал Николай Сергеевич. — Ему это приятно. Ну что же, и хорошо…»

Спросил:

— Как настроение?

— Как договорились, — ответил Витя, — завтра на работу.

В субботу Витя рассказал о первых трех днях работы на заводе.

Ходил по цехам, присматривался к станку и немного уже работал.

— Там, оказывается, новые приборы делают, — рассказывал он Мише. — Это интересно — по чертежу детали изготовлять.

Потом они сидели с Николаем Сергеевичем за переводом статьи. Читали вместе, уясняли ее смысл.

Витя позвонил бабушке, сказал, что останется ночевать. Устроились с Мишей на диване и до полуночи разговаривали полушепотом.

— Как же это, смотришь на чертеж — и точить? — спрашивал удивленно Миша.

— Факт, — отвечал Витя. — Я видел чертежи за подписью папы. Совсем новый прибор создается. Сделают его, потом проверять будут, исправления вносить. Это цех экспериментальный. В нем интересно работать.

По воскресеньям, пока держалась погода, они выезжали за город. И тут, как и в Озерковке, возникало единство между Витей и Ниной. Витя выказывал Нине внимание. Рядом с ним ее замечали и она чувствовала себя взрослой. Это ей льстило. Вне дома они были равны. Но вот в стенах квартиры все складывалось по-иному. Витя чем-то мешал Нине.

— В нашу бы сибирскую деревню их, — как-то сказала Ольга. — В тайгу на недельку с охотниками.

— С Витей можно бы и отпустить. Но на будущий год ему в армию. А в твоих краях, в Сибири, и мне бы хотелось еще побывать, — признался Николай Сергеевич. — Там у вас все еще так, как и тысячу лет назад. Это бы ребятам надо увидеть. Вот уж не ожидал, что Миша пристрастится к механизации. Болота его занимают. Болота — это и у нас пока нетронутое.

— В Озерковке и Витя с Ниной дружны были, — сказала Ольга. — Стесняются они, что ли, друг друга?

— Может, и не надо замечать их отношений? — советуясь, спросил Николай Сергеевич. — Повзрослеют. Все станет на свои места.

— Кто знает? — не возразила, а как бы подумала вслух Ольга. — Нина упряма. А Витя добрый, — сказала она, не отделяя Витю от Нины и Миши.

В Озерковке Клава призналась простодушно Ольге, узнав, что Витя ей не родной: «Я бы, наверное, не могла так. Для вас ведь все равно, что Миша и Нина, что Витя…»

И верно, Ольга как бы забывала, что Витя не родной ей. А Нина старалась напомнить, что Витя для матери не то, что она.

Занимаясь с Витей переводами, Николай Сергеевич убеждался в способностях его не только к языкам, но и к теории, к технике. В переводах он не обходил неуясненные места, добивался точности, рассуждал логически, доискиваясь что к чему. Рылся в словарях, справочниках, перечитывал статьи, которые рекомендовал Николай Сергеевич. Был настоящим ему помощником. У Вити была цепкая память, усидчивость и завидная дотошность. С ним было не только интересно заниматься, но и делиться своими конструкторскими замыслами.

Нина видела, что у отца к Вите не такое отношение, как к ней и Мише. И у нее возникала открытая обида, переходившая чуть ли не во враждебность к Вите.

Николай Сергеевич старался не обращать внимания на капризы дочери. И все же сердился: «Как она не понимает, что я перед Витей в особом долгу. В родительском. Что за ревность? Взрослая уже…»

В такие минуты недовольства дочерью невольно всплывало в памяти свое детство. Дядя Степан и тетя Даша жалели тогда его, сироту. А Сергей и Алексей не понимали этой жалости. И тоже по-своему протестовали. «Коля, Коля!..» — повторяли за отцом и матерью, дразня его. И ему хотелось иногда убежать из дому… Только с Юлией у него не возникало ссор. Раздоры с братьями вскоре забывались и теперь не помнились, будто их и не было. А детская дружба с Юлией оставалась чистым истоком добра в нем самом.

Дядя Степан, когда у них с Алексеем или Сергеем случались перепалки, а подчас и драки, решал все просто: прикрикивал, а то и брался за ремень. Потом отходил, увещевал сыновей: «Как же вам не стыдно, кого же вы обижаете?.. брата своего!» Его, Николку, никогда ни в чем не винил.

С Ниной было все сложнее. Она еще не могла понять и объяснить, как появился у отца Витя. Почему он у него есть? И тут она не меньше, пожалуй, переживала за мать. Вбирала в себя не свои, а как бы материны обиды.

Николай Сергеевич в душе признавался, что любит Витю не так, как любит и Нину и Мишу. Жалостливее! Ему подольше хочется побыть с ним наедине. Но он и от Вити старался скрыть свое к нему чувство. Иначе значило бы признаться в своем пристрастии к Вите. В том, что надо держать втайне им обоим от Нины и Миши, Да и от Ольги. Витю это могло и обидеть. И пожалуй, унизить. Вызвать подозрение, что отцу он помеха, вносит разлад в его семью. Это Витя и сейчас подозревал. И только Ольга развеивала всякие его опасения.

Сам Николай Сергеевич, к какому-то даже огорчению, больше находил в Вите радующих его, отца, черт, чем в Нине и Мише. Развитее, умнее, что ли, он был?.. Но эту мысль отвергал! Витя был самостоятельнее, увереннее в себе. Миша — впечатлительный, непоседливый и добродушный. Казалось, что Миша не может заняться ничем серьезно. Языки бы ему не одолеть. Нина эгоистичнее. Вместе с тем в ней есть что-то схожее и с Витей.

Порой думалось, что Миша, будь он на месте Вити, ушел бы и не появился больше в доме отца, встретив открытое сопротивление сестры. А Витя не поддавался чувству возникавшей обиды, понимая, что Нине тоже надо к нему привыкнуть. И он боролся, скорее, может быть, с собой. Так бы, пожалуй, и Нина поступила. Не уступила бы своего права из-за обиды.