Павел Кочурин - Преодоление

Последний раз Николай Сергеевич разговаривал с Федором Ильичом прошлой осенью. Рассказал о своих разговорах с Татьяной Тимофеевной и Мироном Кирилловичем. Шли слухи, что кто-то из бывших полицаев опознан. Сказал и о второй фамилии Кадотова — Берестин. Федор Ильич сразу же заинтересовался и попросил все изложить письменно. Николай Сергеевич смутился. Но речь шла о розыске Юлии. Да и сведения эти были известны каждому в Сытнове.

Когда остались вдвоем, Ольга спросила о звонке.

— Ничего не объяснил по телефону. Просил зайти. И почему-то завтра. Я полагал, что дело закрыто. И сам он мне сказал об этом.

Тревога о судьбе Юлии так и жила в нем. И опять возникла слепая опасность подтверждения сведений последнего письма.

На другой день он пошел к следователю, строя разные предположения. Ждал такого, чего лучше бы и не знать…

Безо всяких предварительных объяснений Федор Ильич разложил на столе десятка полтора фотографий. Николай Сергеевич, тоже ни о чем не расспрашивая, стал их рассматривать.

— Никого не признаете? — спросил Федор Ильич, как бы подсказывая, что кого-то он все же должен признать.

— Нет, никого, — ответил Николай Сергеевич.

Тогда Федор Ильич убрал бо́льшую часть фотографий.

Николай Сергеевич снова, на этот раз уже с большим напряжением, стал рассматривать оставшиеся. Покачал головой: нет, не знает. Федор Ильич оставил на столе три карточки.

— Вот если эта, — указал Николай Сергеевич на одну из них. — Остальные никого не напоминают.

Гладкое аморфное лицо. Будто со скул, со щек, с вылепленного напоказ лба, с плоского, обрубленного подбородка смыли что-то старательно. А после разгладили на этом лице кожу… Человек пожилой, если внимательно всмотреться. А так, на первый взгляд, не скажешь о возрасте. Не крестьянин, но и не городской. Сельский служащий, которому и на ветру пришлось походить, и под дождем, и дороги непролазные изведать. Но все это поневоле. Эта неволя и несвобода выражалась прежде всего в глазах. Они вроде не глядели, а только были на его лице. Взгляд сопротивлялся, прятался от другого взгляда, известного только ему. И в то же время выражал притворную услужливость. И губы подчинялись этому взгляду. Искривленные, подобранные. Натренированные. Они были готовы тут же улыбнуться и выказать порочную ласковость лица. От человека с такими губами не жди пощады. К руки, которых не было на фотографии, но которые не мог забыть Николай Сергеевич, тоже не сулили хорошего другому. Они, невидимые, тянулись к Николкиному горлу… Кожа бледная, как выдубленная овчина. Волосы выцветшие. Анемичность лица и белесость волос еще глубже прятали нутро этого человека. Это было не только на фотографии, а и в памяти.

Николай Сергеевич взял карточку в руки, поднес ее ближе к глазам, сел. И еще посмотрел, сопоставляя с тем, что тогда запомнилось.

— Вот эта разве, — повторил. — Остальные… — пожал плечами. Удивлялся, не верил себе, что уловил черты того человека.

Рассказал, как он, тогда школьник, был остановлен на дороге незнакомым. В заиндевевшей мохнатой шапке, он показался огромным. Схватил за подбородок и оцарапал ногтями горло. Николка посчитал его за колдуна, потому что в селе, да и дома у них, говорили в то время об околдованной Нюрке…

Тот был моложе этого, на фотографии. Но характерное оставалось на лице. Губы цедили злые слова. Они и сейчас слышались Николаю Сергеевичу…

— Он задержан, — сказал Федор Ильич. Все остальные карточки отложил. Спрятал в папку, а эту оставил. — Предположения правильные. Он сын бывшего генерала Кадотова. Жил эти годы под той же фамилией, что и до войны. Правильно, Берестин…

Как его забрали, Федор Ильич тоже рассказал вкратце. За ним следили. Оказалось, к тому же он азартный игрок. В Ленинграде у него были дружки. И он наведывался к ним из Прибалтики. Сбывал драгоценности. В руки следствия попала одна его расписка, написанная левой рукой. «Не его» почерком. И письма в Озерковку о Юлии писались им левой рукой. Все тут было вроде как случайным совпадением. Попадись Кадотов не в Ленинграде, ничего не узналось бы о письмах. О письмах у Федора Ильича с Кадотовым разговору еще не было. Но это уже и не имело значения. От них он не станет отпираться. За письма, даже и за такие, к особой ответственности его не привлекут.

— Вам придется его, Николай Сергеевич, опознать, — сказал Федор Ильич в конце разговора. — При очной ставке.

— Но я уезжаю, — забеспокоился Николай Сергеевич. — Отпуск у меня. Отложить не могу. Месяца полтора не будет.

Ему не хотелось видеть этого человека, говорить с ним.

— Это терпит, — сказал Федор Ильич. — Когда приедете. Но необходимо.

Потом, уже дома, Николай Сергеевич вспомнил вскользь оброненные стариком Ободовым слова, что сестра его жила у Кадотовых в Питере. Может, и были, и остались еще какие-то связи…

Дня своего приезда в Озерковку они не сообщили. Опасались, что Володя с Иваном Евгеньевичем выедут встречать на станцию, а Зоя Петровна с Галей будут готовиться к встрече дома. И пропадет у всех в ненужных хлопотах целый день. А так они без труда доберутся до села сами.

Поезд пришел в восемь утра. Автобус дожидался поезда. А около десяти они были уже дома. Шофер подвез их до тупичка — узкого переулка, ведущего к мыску.

В ярком свете солнца за изгородью, густо обросшей малинником, мелькнуло что-то пестрое. Николай Сергеевич сказал:

— Никак Галя с Зоей Петровной огурцы поливают.

Приподнялся на носках, чтобы получше рассмотреть, что делается в огороде. Но ничего не увидел. Потом опять мелькнуло, и он понял, что это чья-то косынка показывается и пропадает, когда поливальщик разгибается и переходит с одного места на другое. Вспомнилось мигом, как они сами поливали грядки в этом огороде. Вечером, особенно по воскресеньям, всегда торопились, чтобы убежать к озеру…

Увидя все резкой, до необычайности яркой памятью, он и сказал, что там на грядках поливают огурцы.

Вошли в калитку никем не замеченные.

В огороде, ближе к дому, звякало железо, булькала вода в ведре. Летели брызги, лились струи. Сверкали при утреннем солнце капли воды на шершавых огуречных листьях. Такое все было знакомо и Ольге. И она все это увидела вместе с ним.

Николай Сергеевич поотстал, а Ольга пошла быстрее вперед, поспевая за Ниной и Мишей.

Галя поливала грядку за разросшимся кустом смородины. Зоя Петровна, выплеснув остатки воды из ведра, направилась к бочке, стоявшей под сливом на углу дома. Тут и заметила идущих. Сначала не поняла. Но, узнав Ольгу Владимировну, воскликнула:

— Ой, приехали… Галя!..

Галя выскочила на дорожку. Босая, в легкой косынке, в ситцевом сарафане. Подбежала к Нине.