Павел Кочурин - Преодоление

— Ниночка! — обняла ее. — А это Миша? Здравствуй, Миша. Тетя Оля, — прильнула к ней. Подхватила чемодан, донесла до веранды. Вернулась к отставшему Николаю Сергеевичу.

— А Володя с Иваном Евгеньевичем на озере. — Зоя Петровна была смущена, что застали их врасплох. — Каждый день ожидали, думали, задержка какая. Володя будет раздосадован, что не встретил.

— Да и незачем встречать. Дорога знакомая, автобус ходит, — оправдывала и Володю, и Ивана Евгеньевича Ольга Владимировна. Шутя высказала: — Николай Сергеевич сюда, как домой после долгой командировки, возвращается.

Вошли в дом. Николай Сергеевич постоял на веранде. Оглядел комнаты: все ли, как прежде? Довольный, вышел наружу. Подошел к дубу. Направился к реке, к озеру.

Иван Евгеньевич с Володей вернулись с озера раньше обычного.

— Как чувствовали, — сказал Иван Евгеньевич. — Я-то ожидал вас, по своим расчетам, завтра. Но Володя, вижу, беспокоится. Вот и вернулись. Но рыбки свеженькой добыли. — Тряхнул сачком, где было несколько окуньков, два подлещика и мелочь. — Больше нельзя, норма, — загадочно проговорил он.

Володя стеснялся и робел. Николая Сергеевича эта робость смутила. Он и сам заново к нему приглядывался. Оба казались друг другу непривычными. Перед Николаем Сергеевичем предстал другой Володя. И знакомый, и чем-то непонятный еще. И он, удивленный этому другому, не сразу преодолел в себе внутреннюю несвободу. Поддаваясь прежней доверчивости самого Володи, спросил его:

— Ну как, сын, дела-то? Рад тебя видеть.

— Хорошо, отец, — ответил Володя. — Все, в общем, хорошо. Со стариком Завражным познакомились. Озеро он охраняет, — старался перебороть разговорчивостью стеснительность. — Сначала не очень ласково встретил. Потом ничего.

Прибежала Клава с бидоном молока и с корзинкой огурцов и не совсем еще спелых помидоров.

— Полднишное, только что подоила, — сказала она, ставя бидон на стол. — Нынче-то у нас приволье. Все растет, зреет. Земля как виноватая, раздобрилась за прошлогоднее. Огурчиков и помидоров нарвала. Много вас, так, может, и не хватит своих-то, а у меня растут. Сказали с автобуса, что вы приехали.

За матерью гуськом, прижимаясь друг к другу, прокрались Настенька, Вова и Саша. Тетя Оля подхватила их, увела в комнаты.

Подъехали Осипов с Семеном Григорьевым. Следом за ними пришел Нил Покладов. Протрещал в тупичке другой мотоцикл. Появился Василий. Дом ожил, как бывало и раньше по праздникам. Все в стенах его возликовало.

Денек выдался досужий. Заканчивался сенокос, но жатва еще не начиналась: вот-вот вызреет рожь. В такое промежутье крестьянин и выкраивает времечко для передышки и раздумий, чтобы оглядеться и увериться в себе, подготовиться. Тут он не прочь и встряхнуться. Распрямить плечи и вобрать вольный воздух полной грудью. Надо и душу отвести за беседой перед новой страдой. Может, все это и не так воспринималось нынешними хлеборобами. У них не было, как раньше, резкого перехода от сенокоса к жатве. Нынешняя жатва — дело, в основном, механизаторов. Но Николай Сергеевич исходил из прежних своих представлений о деревенской жизни. Ему казалось то, его, время самой счастливой порой.

Говорили о хороших в этом году травах. Об озимых и яровых — таких давно не выдавалось. И погодка на редкость балует.

Рыбалка, которой жили до этих разговоров с хлеборобами Иван Евгеньевич и Володя, отошла в сторону. Хлеб — вот сейчас главная забота. И так по всей стране.

И вдруг Семен Григорьев спросил у Ивана Евгеньевича:

— Как она нынче, рыбка-то? — Спрошено это было ненароком, вроде бы для того только, чтобы отвлечься от ежедневных дум и разговоров.

Об Иване Евгеньевиче и Володе рассказывал старик Завражный. И Семен долго и неторопливо присматривался и к Ивану Евгеньевичу, и к Володе. Хотел увериться, то ли сказал о них старик.

Иван Евгеньевич отозвался неловко на слова Семена, что рыбка — это не работа. Не сенокос и не жатва. Он тоже был настроен на всеобщий крестьянский разговор.

Но Семен уже раззадорился. Задвигал непослушной деревяшкой под столом:

— Позавидуешь вам с Володей. И я вот завидую. Давненько не бывал на своем Озеро́. Не ходок, куда… — И этим высказал и свое уважительное отношение к Ивану Евгеньевичу и Володе, и свое положение инвалида. И то, что сам он — крестьянин. А рыбка для него всего лишь баловство в досужий час. И зависть у него к этому досужеству тоже не настоящая, а к слову — не помешало бы когда и поразвлечься. Но развлекаться он не стал бы. Это он тоже знал. Но все же вот сказал, что завидует.

Иван Евгеньевич понимал, какие мысли ломали Семена. Но высказать так прямо сочувствие значило задеть живое в человеке. И он сказал Семену, что на озере сейчас ни души.

— Озеро наше — это совсем другое, — размечтался Семен. — Если по-настоящему разобраться, оно у нас тоже нива. И нива добытная. Рук вот только не хватает для него. Да и средства… — Придвинулся ближе к Ивану Евгеньевичу: — Ведь как тут рассудить… Был у нас Гавриил Покладов, дедушка его, — указал кивком на Нила. — Дума была у человека. Идея важная… Блаженной она многим казалась. Народ зубоскалил: рыбу, говорят, Гаврюха, как цыган лошадей, муштрует. Щуку поймает и зубы разглядывает, на что годится. А иную возьмет — да и обратно в озеро. Гуляй. Окуней там, лещей… Угрей хотел запустить. И выходило у него. До войны дело-то было.

Семен посмотрел в сторону, склонил голову, что дальше вроде бы и незачем пустое говорить. Порушила дело война. И нет такого человека, каким был у них Гавриил Покладов. Не родился еще. Или другие тут помехи. Старик-то был с головой, чего говорить.

И все же Семена сверлили идеи Гавриила Покладова, рыбоведа.

— Блажь блажью, — досказал он, — а если по делу — вперед старик заглядывал. Рыбка наша не дороже бы морской обошлась. Да чего там дороже, даровая… Подход бы к этому делу иной. Да где уж видно!.. — С досадой смолк.

Но Нил раззадорил. Сказал о Завражном, что тоже, как и его дедушка, бывало, за озером глядит.

К ним подсел и Осипов. И Семен тут размягчился, похвастался, каких они раньше брали щук. Какой хитрый язь водился и голавль. Нет красивей этих рыб, когда они в ясный день по песчаной отмели гуляют.

— Ей, брат, рыбе-то, что коровьему стаду, тоже свой пастух нужен, — говорил Семен. — А мы ее, как траву, косой под корень. Кто где хочет. Не жаль ведь: не поили, не кормили.

Зоя Петровна налила горячего чаю. Разговор о рыбе смолк. Оборвался, как звук прижатой струны на самом звучном тоне.

Сам же Семен этот разговор и оборвал. Сказал Николаю Сергеевичу о картофелеуборочном комбайне, как он их выручил. Да и не только их — и соседям помогли.

Допил чашку чая, перевернул ее на блюдце, отодвинул от себя.