Павел Кочурин - Преодоление

Подчас и неожиданный собеседник заявлялся. Заходил спросить о чем-либо, посоветоваться. Тут инициатива переходила к Ивану Евгеньевичу. Он был практичней Николая Сергеевича в житейских делах. И поразговорчивее. И даже полюбопытнее. Мог и сам что-то выспросить. Узнавалось необычное из озерковской жизни. Курьезное и забавное, огорчительное и печальное. Но чаще горечь и печаль соединялись со смешным.

Курьезов в Озерковке всегда хватало, как и в других селах и деревнях. Может, и не больше было их, чем, скажем, в ленинградском доме, где жили Костромичевы, или в доме на Морской прибалтийского города. Но в селе каждая душа на виду. Потому и думается, что курьезов там больше.

Забавнее всего ругань озерковских баб. Да подчас и мужиков. И не сама ругань забавляла, а меткое слово, которое непременно выпадает из уст ругальщиков. Оно как по ветру облетает Озерковку и начинает жить непришлой жизнью. Прилипает к человеку. Слово это не злое, и даже, пожалуй, не обидное. А меткое, верное, что и деваться от него некуда, как от родинки на теле.

В перепалке-ругани появились в Озерковке прозвища Веня Загвоздка, Параня Трепало… А этим летом еще одно — Витька Новый Чемодан.

Над Витькой в селе давно подсмеивались. Он раз пять уезжал из Озерковки «на лучшую жизнь» и, не найдя ее, опять возвращался. Причем каждый раз приезжал домой к матери с новым пустым чемоданом.

Витькина мать с кем-то поругалась. И ей в ругани выпалили:

— У тебя не сын, а Новый Чемодан.

Так к парню и приклеилась беспаспортная фамилия.

Этим же летом, уже при Костромичевых, произошли еще два и курьезные и неприятные случая. Героем одного стал Клавин муж — Дима.

Дима работал на «колеснике» со стогометателем. Трактор он оставлял около своего дома. И на этот день ехал домой. Было воскресенье, с работой управились пораньше. У магазина собирались мужики. Остановили и Диму с трактором.

Домой Дима поехал уже пьяненьким. Вилял по дороге. Агроном колхоза хотел было Диму ссадить с трактора и сам довести трактор к его дому.

Дима заартачился. Припомнил агроному какие-то обиды. Матерясь, повернул трактор на агронома.

— Протараню! — кричал, распахнув кабину.

Агроном отскочил к березам. Дима — за ним на тракторе…

Вертелись вокруг берез на виду у собравшихся возле магазина. Агроном боялся отбежать от берез, а Дима куражился.

Один из парней изловчился, вскочил на трактор, выключил зажигание.

В тот же вечер прибежала Клава.

— Мой-то что натворил… — пожаловалась она Ольге Владимировне. — За агрономом на тракторе. А если бы грех случился? Ведь засудили бы. Оставайся одна с ребятишками… А теперь дадут ему вилы в руки. Будет с бабами солому стоговать… — Села, расплакалась.

О вилах и соломе уже кто-то «попророчил» Клаве.

Посочувствовали Клаве. Если бы стряслось такое не с Димой, Иван Евгеньевич не стерпел бы: «Впредь будет умнее». А тут и он промолчал.

На другой день Клава прибежала с новым горем:

— Подумать только, моему-то имечко приклеили. Тараном назвали. Теперь и будут: Дима Таран да Дима Таран… И ребятишек задразнят.

Трактор у Димы отобрали. Послали на сушку зерна. «Вот, парень, тарань сколь хочешь. Мешочки пока. А там суд разберет…»

Клава просила Николая Сергеевича заступиться, похлопотать. Ведь не бывало такого. И выпивает-то редко. Но вот попала вожжа под хвост…

Николай Сергеевич обещал поговорить с агрономом.

А в селе зубоскалили. И при этом выставляли Диму Тарана героем. А к агроному сочувствия почему-то не было. Даже винили его: «Не полез бы, так ничего и не было бы». Пересказывали, комедийничая, как агроном бегал вокруг березы.

Агроном согласился не доводить дело до суда. И разговоры о нем тут же смолкли.

А прозвище за Димой осталось. Так он и стал Тараном. «Привыкнет», — успокаивал Клаву Иван Евгеньевич.

Но вскоре всю Озерковку развеселил новый курьез.

Как-то вечером зашла Клава, оживленная. Принесла парного молока прямо от коровы, в подойнике. Не терпелось, видно, новостью поделиться.

Оказалось, колхозный бык Маковка загнал утром старика Мирона на сосну. Мирон был сыном Аниски Колдуньи, умершей в последний год войны. И его из-за матери недолюбливали в селе. Да и сам он жил нелюдимо, одиноко.

Клава была довольна: может, и перестанут теперь над ее Димой потешаться. Пусть поговорят о Мироне.

Старик обычно собирал по лугам и опушкам леса травы. От матери это к нему перешло. Во время войны был у партизан лекарем. Тоже лечил травами, настоями и отварами. Других лекарств не было. И сейчас травы сдавал в аптеку. Этим и кормился. Дочка немного посылала из города. Сезон сбора трав отошел, старик отправился за грибами. Стали появляться маслята, сыроежки. Оказался возле колхозного стада и неожиданно наскочил на быка. Маковка слыл смирным быком, не было случая, чтобы на кого кидался. А тут пастух припугнул Мирона. И Мирон в страхе забрался на сосну.

А вечером озерковские бабы, загоняя коров, судачили: «Вот тебе и хворый Мирон. На такую сосну забрался, куда и молодому впору влезть. Даже и Маковка против Мирона».

Старика сняли с сосны и отправили в больницу. Но жалости у односельчан к нему не было…

Потом оказалось, что пастух, молодой парень, нарочно созорничал, подогнал к Мирону быка. И держал стадо возле сосны, на которую залез Мирон.

Ни Семена, ни Осипова оба эти случаи — и с Димой, и с Мироном — не возмутили и не разжалобили. Диму надо было постращать, с этим еще согласились. Чуть трактор не загубил и агронома обидел. А Мирон, и правда, больно хитрый. Мог бы и выйти когда на работу в колхоз. Не старше ведь старика Завражного. А он все только со своими травками.

Николай Сергеевич сказал Семену о пастухе:

— Ну мы, допустим, еще другое дело. В нас суровость с войны осталась. А у молодых-то жестокосердие откуда? Техника техникой, а человеческие отношения должны быть душевнее.

— Верно-то оно верно. Но нам все еще не до души. Жизнь-то больно нескладно на плечи давит. Душе и некогда страдать.

Николай Сергеевич огорчился: «Неужто озерковец не изменился? Так все и тянет его к оглобле».

Миша пришел оживленным, важным. Подсел к столу. Сказал, что на новом поле, созданном на месте болота, они с Василием по сорок шесть центнеров с гектара накругло намолотили. Как на Кубани урожай в лучшие годы. Миша ликовал.

Сравнение с Кубанью произвело впечатление.

Нину забавляла солидность Миши. И удивление взрослых не совсем было понятно. Много или мало — по сорок шесть центнеров? Слышала, что где-то чуть ли не по семидесяти собирают. Значит, больше, чем на Кубани. И Мишу ей хотелось задеть. Она спросила:

— А что, так уж много? В других колхозах, где тебя, Миша, нет, может, и не меньше?