Павел Кочурин - Преодоление

Миша хмыкнул многозначительно:

— Может, и не меньше! — повторил ехидно. Помолчал и сказал: — По области по семи центнеров еле натягивают.

Нина опять с наивностью непонимающей спросила:

— А если бы на всех полях по стольку, как у вас с Василием, хватило бы нам хлеба?

Взрослые глядели и на Мишу, и на Нину. Как это — хватило бы хлеба? Нина уловила недоумение. Ведь говорят же, в газетах пишут, что хлеба нам больше надо — значит, мало его.

Миша с задором ответил:

— Тогда бы завалились хлебом! А сейчас на юге, на хороших черноземах, по тринадцать-четырнадцать центнеров с гектара. И это еще хорошо, довольны все.

Сказал это Миша в общем-то не Нинке (ей чего говорить), а взрослым. Почему они сами ничего не знают? А вот Василий знает.

— Значит, другие колхозы работают хуже, чем вы с Василием, — язвила Нина, усмехаясь серьезности Миши, — а может, вы взвешивали не так? Весы у вас испорченные.

И Володя с Галей улыбались. Остальные молчали. Это Мишу и задевало, что молчат.

— Об урожаях статистика есть, — сказал он. — А что сорок шесть центнеров — так это проверяли. Из района приезжали. Тоже не поверили.

— У нас в Сибири урожаи всегда были хорошие, — сказала Ольга Владимировна в поддержку Миши.

— Так это раньше, — сказал Миша. — А сейчас земля истощилась, без удобрений с нее много не возьмешь.

— Ты, Миша, у нас теперь главный спец по сельскому хозяйству, — снова съязвила Нина.

«Юлька, Юлька!.. — глядя на дочь, припомнил по ней свое время Николай Сергеевич. — Вот так же и она насмешливо задевала своих братиков…»

— Степан Васильевич ликовал бы сейчас, узнав о таких урожаях, — сказал он вслух.

Недоговорил, прерванный резким свистом заглохшего было самовара. Зоя Петровна сняла с него крышку и забыла. Искра в остывавших углях возгорелась, и самовар ожил, развеселил всех.

Мише налили горячего чаю. Остальные уже отпили.

— Нашему Мише неволя при комбайне присутствовать, — сказала Нина, так все и не принимая всерьез работу его с Василием.

— А тебе, Нинуля, неволя с кувшинчиком за ягодками ходить. Малинка — это ведь от безделья, — высказал Миша усвоенную уже в Озерковке крестьянскую мораль. — Так что учти. Твои палки в мои колеса не попадают.

— А я и для тебя, Миша, ягодки собираю. Вез моих ягодок у тебя не было бы полноценного питания, — дурачилась Нина.

— Ты за день одну кружечку насобираешь, а мы с Василием за это время десятки тысяч людей хлебом обеспечиваем.

Миша высказал древний закон хлеборобов. Великое осуждение у крестьянина вызывал тот, кто в пору летней страды «справлял безделье». Даже и подростку «ягодок» не прощали. Хлеб — святая святых. Не моги и колосок оставить. Богу не помолись, а в поле в нужный час выйди. Бог простит, а голод беспощаден.

Зоя Петровна послала было Галю за малиной и черникой в погреб. Но Галю опередила Нина:

— Я свои ягодки Мишеньке сама принесу. Он за один сегодняшний день десять тысяч хлебом накормил. Как Иисус Христос.

— Давай, давай, Нинуля! — ответил Миша. — Отрабатывай свой хлеб.

Механизаторы поднимали зябь, убирали лен. Василий подогнал свой комбайн к мастерским, отлаживал его для уборки яровых. Миша сходил было с Иваном Евгеньевичем и Володей на рыбалку. Но улова не было. И он больше не пошел на озеро. Ушел к Василию. Даже Завражный удивился: «Нас, бывало, не оттащишь от воды. Рыбка милей всего…»

Старик эти дни тоже частенько заглядывал на мысок. Стало посвободней. Тянуло и поговорить с рыболовами.

Тайно от матери Миша научился ездить на мотоцикле. Василий показал, потренировал. Сначала покатался по полевым безопасным дорогам. Потом и по селу. Василий посылал его иногда в мастерские. Николай Сергеевич знал, но хранил тайну сына от матери до поры до времени.

И вот Миша решился «открыться». Подъехал на мотоцикле прямо к веранде. Мать не поверила было. Но Миша наскоро поел, захватил термос с чаем для Василия, на глазах матери завел мотоцикл и лихо укатил.

Мать встревожилась:

— Как можно! Ведь без прав, не обучался.

Но не смогла скрыть и материнской радости. Самостоятельный…

В тот же вечер Иван Евгеньевич сказал Мише одобрительно:

— Ну быть тебе, Миша, механизатором. Ты всю технику колхозную освоил. И трактор, и комбайн, и мотоцикл водишь. И машину, конечно, можешь. Мы, деревенские мальчишки, с малолетства к лошади приучались. И с плугом, и с бороной. А на телеге лихо проехать?.. Это, пожалуй, и не легче, чем с техникой. Но вот не видно, чтобы здешняя молодежь шибко тянулась к машинам.

— А им и некогда к машинам подходить. Раньше лошадь у каждого во дворе была. А машины сейчас где? Парней, как стариков и старух, гонят то солому убирать, то еще куда. Вот они и бегут. Да и что тут за техника?.. Ну трактор есть, комбайн, льнотеребилки. Была бы большая механизация, тогда другое дело.

Николай Сергеевич не придал значения словам Ивана Евгеньевича. О сыне подумал: нахватался парень, наслышался деревенских разговоров. Просто мальчишеское увлечение. Всюду говорят о помощи деревне. Будто она после какого-то стихийного бедствия. И все же ему приятно было Мишино трудолюбие.

Весь этот разговор обернулся в шутку. Хотя и неожиданные мысли возникли. О словах Ивана Евгеньевича подумалось: «А как бы я, отец, отнесся к тому, если бы Миша действительно выбрал профессию хлебороба?»

И отец в Николае Сергеевиче смолчал. Ушел от ответа. «Миша еще школьник» — было оправдание. И все же в Мише, в его поступках, поведении оставалось что-то непонятное отцу. Что-то в сыне ведь жило такое, что влекло в поля, к Василию на комбайн, на трактор.

Миша здесь, в Озерковке, выглядел больше озерковским, чем сами озерковские ребята.

Шел мимо Григорьева мыска старик Завражный. Завидев в огороде Ивана Евгеньевича, подозвал его к калитке. Сказал, торопясь домой, что с завтрашнего вечера начнется «самолучший клев». Назвал озеро полным названием — Озеро́, придавая этим особую важность сообщению о клеве.

— Неделю подряд и щука, и окунь будут брать, — заверял он, — тут уж лучше не пожалеть рук и через плёс к правому берегу отплыть. — И подробно растолковал Ивану Евгеньевичу, где эти, известные только ему, щучьи и окуньи места.

Иван Евгеньевич уговорил было на прошлой неделе старика вместе поудить. Завражный согласился. Но на воде стало с ним плохо. Пришлось вернуться. Старик раздосадовался: «Первый раз такое. Девятый десяток кончаю. Отловил уж, видно, свое…»

Николай Сергеевич упросил старика зайти на минутку, посидеть.

— Не больно часто заглядываете, Федот Николаевич.

Прошли на веранду. Завражный вдруг вспомнил то главное, о чем давно собирался сказать.