Павел Кочурин - Преодоление

— Да, Кусанов советовал, — проговорил Кадов вяло, без смысла. — А знаете, что она мне сказала в сорок пятом, как только кончилась война? — пытался уже инициативно завязать разговор Кадов.

— Знаю, что она сказала, — перебил его уверенно Николай Сергеевич, — сказала: «Нет у вас сына!» Только эти слова и сказала. И сказала она это в сорок пятом. Но был еще сорок четвертый, когда от вас и слуху не было. Но я всю войну знал, что у меня есть… Володя. Кстати, знаете, что у Володи брат, Витя? Тогда и его вам надо признавать своим сыном. Вы готовы к этому?

Кадов не ответил. Недоверчиво скосил глаза на Николая Сергеевича. Неприятное, эгоистическое и насмешливое что-то отпечаталось на его лице. Он не знал о Вите. Но и спрашивать пренебрегал. Спросить — это значило бы выдать себя. Да и что он мог спросить? Кто отец Вити? Это-то ему и хотелось спросить. Но он не спросил.

— Война многое изменила в поведении людей, — заговорил отвлеченно Кадов.

Но Николай Сергеевич уловил тут и какое-то объяснение Кадовым появления Вити.

— В поведении, бесспорно, изменила. У одних в лучшую, у других в худшую сторону. А в общем-то получилось так на так. Кто был человеком, тот человеком и остался.

— Отвлекаемся, — попробовал уйти Кадов от опасных для себя выводов.

Николаю Сергеевичу как раз и нужен был такой отвлеченный разговор, чтобы окончательно понять Кадова, увериться или опровергнуть свое мнение о нем.

— Почему же отвлекаемся, — испытывал он Кадова. — О существе говорим. Спросите себя, почему Нина Степановна Володе дала и фамилию и отчество мои, а не ваши? Вы ведь для нее в то время больше значили. Ближе к ней были. Спасли ее от голодной смерти. Она вам обязана жизнью. Так ведь вы думаете? А благодарности-то у нее нет. Пожалуй, я больше благодарен, что вы ее спасли… Иначе не было бы у меня таких сыновей… Вот какое вы счастье доставили мне, Орест Андреевич. — Николай Сергеевич улыбнулся открыто в лицо Кадову. — Пусть ваша совесть будет чиста! Конечно, помочь бескорыстно голодному у вас не хватило, как бы это помягче сказать… мужского мужества. Вы знали, кого оскорбляли!

Кадов поднял взгляд.

— За вашими словами кроется большая логика, — сказал он. — Вы поступили гуманно, усыновили двух детей бывшей своей жены.

— За моими словами ничего не кроется. А вот насчет логики?.. Может показаться, что ее больше в ваших поступках. От случайной связи с женщиной родился сын. Вы благородно это признаете и требуете признания от других. От общества, что ли… Ну куда же логичней и гуманней? А вам говорят: «Нет у вас сына…» Да, Орест Андреевич, нет! Володя спрашивает мать не о вас, а обо мне. Вы для Нины Степановны — угрызение совести. И лучше бы вам не напоминать о себе. Это с вашей стороны слишком жестоко.

Про себя же подумал: «Могли бы встретиться и не так. Счастливые оттого, что выжили. И вместе с Ниной Степановной. Могло ведь это все быть. Много добра делали наши солдаты совсем чужим людям, вчерашним врагам. А вот и такое случается, как у нас случилось».

Он посидел минуту молча и порывисто встал. Будто Кадова и не было рядом. Думая о своем, забыл было о нем. Но тут же увидел его, тяжело переступил с ноги на ногу.

Был какой-то миг, когда они оба молчали. А может, Кадов что-то и говорил…

Кадов секунду посидел и тоже встал. Он не понимал Николая Сергеевича. И потому, разговаривая с ним, был уязвлен, испытывал унижение.

Чтобы сгладить неловкость, Николай Сергеевич улыбнулся примирительно.

— Сложная жизнь, — сказал он, вроде бы даже сочувствуя Кадову.

— Вы полагаете, что меня Володя не признает? — спросил Кадов.

— А вы догадываетесь почему? Вы для него… иностранец.

Кадов изменился в лице, отступил на шаг.

— У Володи все мое: и характер, и внешность, — сказал Николай Сергеевич. — А вы хотите объявить себя его отцом. Попадете в смешное положение. Да вам Володя и не нужен.

— Я бы хотел пожать вашу руку, Николай Сергеевич, — сказал неожиданно Кадов.

И Николай Сергеевич поверил было в искренность слов Кадова. Он принял их за согласие его покончить с этим вопросом.

— Рад, что вы меня поняли. Вот моя рука.

Они разошлись.

И как-то сразу встреча с Кадовым выпала из его головы. Он подумал, что Ольга беспокоится и ждет его. Спросит о разговоре, а ему и рассказать будет нечего. Или наоборот — много надо рассказывать. Но о Кадове действительно нечего. Показал себя и ушел, уверившись, что может быть спокоен.

Но тут же каким-то чувством уловил злую улыбку Кадова за спиной у себя. Он уходил счастливым, как уходят от правосудия неуличенные преступники.

Кадов определенно кого-то ему напоминал…

На сердце осела горечь, зародилась тревога. Зародилась не сразу, а когда Кадов ушел, скрылся из глаз. Тревога была не такой, какую он испытывал до встречи с Кадовым. Сейчас Николай Сергеевич определенно знал, что Кадова надо опасаться. Виделся и все время вызревал, переходил в память угаданный подстерегающий взгляд Кадова. Взгляд затаенный, мстительный. Такой взгляд бывает у него наедине с самим собой. Так Кадов глядит из темноты, не подозревая, что его видят.

Ольге он ничего определенного не мог сказать о разговоре с Кадовым. Все дело было не в разговоре, а в том, что оставалось на душе после разговора.

— Ему, по-моему, просто хочется поглумиться. И надо мной, и над всеми другими. Заодно — а может, прежде всего — над Шадровыми, — сделал вывод Николай Сергеевич. И этим выводом усилил свое опасение, что Кадов никого не оставит в покое. Будет донимать своей назойливостью Нину Степановну. Ему не дает покоя уязвленное самолюбие. Никто иной, а вроде бы как он сам, Кадов, оказался в дураках, в смешном положении.

Эти неприятные раздумья о Кадове были оттеснены другими событиями. Позвонил Федор Ильич и напомнил, что им предстоит еще встреча.

У Николая Сергеевича возникло предчувственное подозрение о неслучайном совпадении событий — минувшей встрече с Кадовым и звонком следователя.

На другой день он пришел в назначенный час к Федору Ильичу.

Федор Ильич вызвал в кабинет подследственного. Предложил ему сесть на стул, поставленный посреди комнаты.

Вызванному было под семьдесят. А может, и больше. Редкая проседь в густых еще волосах. Светлых, почти таких, какими они угадывались на фотографии. Лицо свежее, глаза чистые. Мало тронуло этого человека время. И Николай Сергеевич усомнился было: «Тот ли это?..» Но что-то было уже и уловлено…

Следователь назвал Николая Сергеевича свидетелем и спросил, известна ли ему личность вызванного гражданина?

Николай Сергеевич знал, кого он должен опознать. Надо было увериться. И он медлил, вглядывался, вспоминая приметы.