Павел Кочурин - Преодоление

За столом сидели двое военных в морской форме, Нина и Лидия Александровна.

Его, похоже, не узнавали. Нина немо уставилась на вошедшего. Не двинулась на стуле, осталась словно пригвожденная. В руке застыла вилка с кусочком консервного мяса… Лидия Александровна медленно, как навстречу страшному и неотвратимому, чего уже нельзя избежать, поднялась из-за стола…

Костромичев глядел на жену и тещу с растерянной, недоуменной улыбкой. «Что же вы?..» — спрашивали глаза.

Моряк помоложе, с погонами капитана третьего ранга, сердито, по-хозяйски угрожающе, вскинул глаза на непрошеного гостя, спросил:

— Вам что надо? — Приподнялся было.

Но второй, постарше, остановил его жестом руки.

И тут Нина, с искаженным нервной улыбкой лицом, уронила вилку, вскочила с места. Помедлила, не зная, на что решиться, и выбежала, закрыв лицо ладонями, в другую комнату, так хорошо знакомую Костромичеву.

А он продолжал безмолвно стоять, начиная уже догадываться, но еще не веря догадке…

«Может, родственники или хорошие знакомые… что же тут такого. А Нина от неожиданности…» — надеждой перебивала подозрения благодушная мысль.

Лидия Александровна металась возле стола, стала было предлагать свой стул, бессвязно что-то говорила, Совсем растерялась и села на место.

Костромичев с чувством оскорбленного, униженного человека дернулся было в гневе к сидевшим за столом морякам. Бросил на диван жиденький вещевой мешок, опустил освободившиеся руки вниз, правая инстинктивно потянулась к поясу.

— Вояки… — прошипел в бешенстве.

Моряк помоложе, теряя самообладание, поспешно выхватил пистолет.

Второй моряк, с погонами инженера, спокойно глядел на майора-фронтовика… И вдруг на что-то решившись, резко обернулся и ударил по руке своего товарища. Пистолет выпал.

Лидия Александровна с криком бросилась к Костромичеву, повисла на нем.

— Коля, Коля, не надо… Коля, не надо… прости нас.

И оттого, что она обратилась к нему, называла его по имени, просила простить, разом что-то смягчилось в нем.

«К чему это все? Ради чего?.. Что этим решишь?..» — подумал устыженно.

Отстранил тещу, подошел к дивану и сел…

Моряк помоложе хотел было поднять свой пистолет, но второй шаркнул ногой и отбросил пистолет к дивану, к самым ногам Костромичева.

Костромичев поглядел с презрением на оружие, из которого наверняка ни разу не выстрелили по врагу, но вот могли выстрелить в него, уже не раз раненного врагом. Пнул ногой пистолет обратно в сторону моряка, сказал инженеру:

— Пусть возьмет…

Инженер, щадя самолюбие товарища, поднял пистолет.

— Спрячь, — бросил ему.

Костромичев посидел немного, борясь уже с возникшим желанием повернуться и уйти. Но пересилил себя, снял пилотку, отодвинул от себя вещевой мешок. Хотел было закурить, но сдержался.

Сидел, бросив ненужные руки на колени, ждал молча.

За столом тоже выжидательно молчали, даже движений не было. И дыхание, казалось, затаилось. Лидия Александровна стояла посреди комнаты… И у Костромичева от виноватого молчания их всех и неподвижности окончательно прояснились мысли. Отпала нерешительность, и он свободно, удивляясь такому их поведению, улыбнулся, иронизируя и как бы сочувствуя и морякам, и теще, и жене…

— Вижу, — сказал он, — не вовремя явился. Не дал спокойно добрым людям пообедать…

Его улыбку и перемену в настроении принял инженер. Посмотрел доверительно ему в лицо. И Костромичев уловил в его взгляде сочувствие и сострадание. И у второго дрогнуло что-то в лице. Оно освободилось от напряжения и ожидания опасности. Но сочувствия во взгляде того, второго, не было. Мелькнула даже ехидная ухмылка: «Вот так… видишь все сам…»

Костромичеву от этой скрытой, еле заметной ухмылки стало опять как-то не по себе… Пришли на ум соленые солдатские анекдоты, россказни побывавших в тылу фронтовиков о чужих и своих женах и невестах… Тогда там, на фронте, думалось, что тебя-то уж это не коснется… А вот вышло все, как в анекдоте: вернулся муж, а у жены хахаль.

В анекдотах-былях и разные варианты исхода подсказывались. Все там было — и трагедии, и издевки над неверной женой, и просто поспешный уход мужа от коварной жены. Но в этих случаях оскорбленным оказывался уже сам хахаль. Муж вроде бы даже с радостью оставлял ему свою жену: «Вот и возьми ее у меня, будь любезен. Спасибо, выручил…»

Костромичев поймал себя на мысли, что этими анекдотами солдаты готовили себя к возможному и в их судьбе. И его, выходит, эти анекдоты тоже подготовили…

«А что, собственно, связывает меня с ней?..» — взяла верх мысль над всеми драматическими и трагическими исходами. Вслух он сказал сидевшим за столом, уже откровенно улыбаясь:

— Ну что же, солдату все ясно… Объяснений, пожалуй, действительно не требуется.

Эти слова все и обнажили разом. Неясного ничего не оставалось. Лидия Александровна, вздохнув, мирясь с бедой, опять встала, как бы намереваясь что-то делать. Но, не найдя дела, не отходя от стола, повернулась в сторону Костромичева и сказала о самом большом горе, которое случилось у них за это время, — о смерти мужа.

— Да мы ведь писали тебе, Коля… Сколько народу-то с голоду умерло, страшно сказать…

Костромичев почувствовал, что этим она хотела еще и оправдать поступок дочери.

Моряки молчали, явно задетые ее невольно высказанным признанием.

Нина, услышав разговор матери, не сдержалась, вскрикнула. Вырвалось отчаянное, со стоном, рыдание. Испуганный ее криком, там же, в другой комнате, заплакал ребенок…

Лидия Александровна, избегая взгляда Костромичева и относясь к нему как уже к постороннему, заторопилась в комнату к дочери. Моряки проводили ее взглядом. Плач ребенка освобождал их всех от тягостного объяснения.

Все так само собой и определялось. Костромичев был здесь уже лишним человеком. Но это он понял немного позже. Вернее, сразу как-то еще не хотелось с этим мириться…

Услышав младенческий плач, он не поверил было своему слуху. Все в нем сжалось, онемело от этого плача. И, еще не доверяя сердцу, попытался рассуждать хладнокровно:

«Неужели ее ребенок… Значит, от этого…» — невольно взглянул на «этого»… Тот тоже глядел на него.

«Значит, правда…» — уверился Костромичев.

Противное и унизительное чувство обманутого и оскорбленного бросило его в жар. «Да, я тут чужой…»

Инженер-капитан подвигался на стуле, достал из пластмассового портсигара папиросу, размял ее в коротких пальцах, встал и вышел на середину комнаты, явно обеспокоенный и сострадающий.

Капитан остался сидеть и был, как показалось Костромичеву, равнодушен к тому, что происходит. Только искоса, с любопытством, бросил раза два взгляд на диван, где сидел Костромичев, и опять вроде бы улыбнулся скрытой, злорадной и нехорошей улыбкой.