Павел Кочурин - Преодоление

Одна старая женщина, две дочери которой были угнаны в неметчину, сжимала ладонями голову, когда Кадотов давал показания об угонах. «Сама нечистая сила в нем. Хуже всяких палачей. И сейчас наше горе его радует». Николай Сергеевич мучился переживаниями и этой старухи…

Зло Кадотова было уже беспричинным. Вжилось в него, стало его натурой. «Как у колдунов».

Люди всегда старались доискаться — отчего зло? Почему в одних оно есть, в других нет? Почему вообще существует на белом свете? Не должно бы! Как зло объяснить — не знали и приписывали его «нечистой силе». В кого та вселится, в том и живет оно. И хотел бы этот человек от него избавиться, но не может. Оно сильнее его. В этом наивном и суеверном объяснении была и своя мудрость. Зло — сила, насилие. Значит, уже «не чистое», не доброе. И возникал образ злого колдуна, сообщника нечистой силы, которого в народе боялись.

Как наваждение, вставали рассказы об Аниске-колдунье. Ею пугали в Озерковке. Она «наводила порчу» и на людей, и на скотину. А когда пришло ее время — без передачи колдовства «нечистая сила» не пускала в тело смерть. Кто-то сжалился над колдуньей, залез на подволоку Анискиной избы, приподнял потолочину. Подержал и отпустил. Под потолочиной тотчас что-то пискнуло. Аниска была уже мертва.

Кадотов тоже не мог избавиться от своей «нечистой силы», в него вселившейся. Для него суд и стал неминуемым «приподнятием потолочины», избавлением от того, от чего уже начинало страдать его тело.

Появилось сообщение в газетах о судебном процессе над предателями, совершившими тяжкие преступления на временно оккупированной гитлеровцами советской земле. Называлось с другими преступниками и имя Кадотова. Среди многих жертв — Юлия Степановна Григорьева. Объявлялся и приговор: «Кадотова… к десяти годам лишения свободы…» Не высшая мера, а всего к десяти годам. Потому что «он лично никого не убивал»… Убийства его оставались недоказанными. И что красноармейца в гражданскую заколол, тоже осталось недоказанным.

Юлия, как можно было понять из газетной заметки, была обычной жертвой. Самой обычной, если не знать Юлию. И не знать всего, о чем и на суде стыдились открыто говорить. Она погублена, как и сотни тысяч других — расстрелянных, повешенных, замученных пытками, голодом.

На суде только и удалось узнать о Юлии, что она была отправлена в Германию. Находилась какое-то время в концлагере под Дрезденом. Там следы ее терялись. Все исчезало. В списках погибших в этом лагере тоже не значилась. А может, и не было ее там?

Но в смерть Юлии он все равно не мог поверить. Знал, что она так все и будет мниться ему живой.

Прочитав это газетное сообщение, он сказал Ольге:

— По-моему, он летом в засуху ехал в автобусе через Озерковку…

Вслед за этой догадкой пришли другие мысли… Вот и этого человека, преступника, влекли, звали отчие края. Так же, как и их самих. Природа едина для всех. Но в то же время казалось и невозможным признание за Кадотовым права на Родину. Она звала другого Кадотова в этом Кадотове. И тот поддался ее зову. Но приюта в родных местах этому Кадотову уже не было. Не могло быть. Все тут ему враждебно. И сам он всему враждебен.

— А что, если он появится в Озерковке через свои десять лет? Отбудет и появится. И прятаться уже не станет? — спросил Николай Сергеевич Ольгу. — Может ведь появиться? — Но чувствовал, что не может. Это тайком мог, а открыто не может…

Ольга тоже сказала, что не может. Открыто страшно появиться. Когда не знают его — то и он человек, как все. А когда знают — то это уже невозможно. Человека в нем нет.

«Вот как все связывается, какими узлами. Конец или не конец всему этому?.. Ведь все он помнит. И отца моего помнит, и дядю Степана. И меня теперь будет помнить».

Все важное в жизни, как необходимое и неизбежное, совершается естественно и просто, хотя и настает неожиданно. И эта неожиданность вызывает удивление, потому что разом ломает привычное.

У Володи родился сын. Нина окончила десятый класс и поступала в Медицинский институт. Витя пришел из армии и тоже готовился в Механический институт. Только Миша по-прежнему оставался школьником. В его жизни не предвиделось скорых изменений. Учился он ровно, не плохо, но и не выделялся. И как бы исключался из всех семейных волнений.

Но именно Миша и нарушил весь обычный ход событий в семье Костромичевых.

Для Нины и Вити началась пора вступительных экзаменов. Ольга Владимировна, не меньше чем о Нине, беспокоилась о Вите. Настояла пригласить репетиторов по математике и русскому. Больше в этом нуждалась Нина, но и Вите было не лишним. Ольга Владимировна сказала Вите, когда он пришел к ним на первое занятие:

— Ты, Витя, мальчик… Должен обязательно поступить в институт. Способности у тебя хорошие. Надо тебе учиться.

И вот, когда, казалось бы, все определилось, пошло своим чередом, забытый всеми Миша заявил, что он хочет пойти учиться в Сельскохозяйственный техникум.

— А я буду агрономом-мелиоратором, — напомнил он о себе. — Пойду в техникум. Потом, после техникума, кончу институт. Легче будет с производственной практикой поступить.

Николай Сергеевич сразу не принял всерьез слова сына. Парню тоже захотелось помечтать о своем будущем. Шутливо заметил, когда Миша уже настойчивее заговорил о техникуме.

— Ты что же, на свои силенки не рассчитываешь? Поступишь в техникум, а потом, на льготных условиях, и в институт? — хотелось слегка задеть самолюбие сына.

— На льготных только в модные институты пижоны поступают, — ответил Миша. — А у меня призвание к мелиорации. И вообще к сельскому хозяйству.

— Призвание — это похвально. Но до сих пор серьезного призвания в тебе не замечалось, — в прежнем, еще шутливом тоне продолжал Николай Сергеевич.

— А кто с Василием в Озерковке работал? — спросил Миша. И ответил: — Не я, что ли? Наша земля наполовину пустует. Полудикая она, это каждый видит. Специалисты нужны, чтобы ее окультурить. Почему же этим должен заниматься кто-то другой, а не я? Мне нравится болота и разные затопи в поля превращать.

— Вот и хорошо, Миша. Будешь в нашей Озерковке жить и на своих болотах работать. А мы будем к тебе в гости приезжать, — съязвила и тут Нина. — Только об огурчиках не забудь.

Разговор на этом так и кончился. Никого всерьез он вроде бы и не затронул. Хотя Николай Сергеевич подумал, что сын и словцо озерковское облюбовал — «затопи». И разговоры о пустующей земле ведет. Хоть и не свои слова и мысли, но они и его задевают. «Полудикая земля» вокруг Озерковки вызывает у него желание что-то сделать с ней. И отец почувствовал вдруг, что тихий и покладистый Миша, пятнадцатилетний мальчишка, становится взрослым человеком. Это и озаботило, и обрадовало Николая Сергеевича.