Сергей Соловьёв - Спасатель

«Как обращаться к нему? — думал он. — Ну не Лариков же просто? И не товарищ? И не гражданин? Может, Андрей Николаевич? Нет. Это слишком ласково. Андрей?.. А, ладно, не в этом дело. Можно и просто — никак. А прямо…»

Ганин занес перо над бумагой.

«Я не только ненавижу и презираю тебя… — выплыло в голове. — Или «вас»?.. Нет, «тебя», конечно… «Презираю тебя и твою подлость… Нескладно как-то…».

Он смял листок и бросил в раковину. Попал.

«Вся твоя напускная страсть для того, чтоб досталась власть…» — опять начал он, но остановился сразу.

— Чудовищный бред, — перечитав вслух, удивился себе. — Страсть, власть… — Опять листок скомкал. Опять бросил в раковину. И опять попал.

Снова думал.

«Я молод, — вынырнуло в голове. — И свой позор еще как-то перенесу. Но за несчастье моих ни в чем не повинных родителей…».

Начал было писать. Остановился. Помотал головой.

— Я спятил.

Мял бумагу.

Остановиться он уже не мог. Снова писал чушь.

В комнату Ларикова проникал лунный свет. Прислоненная к стене, стояла картина. Лариков, одетый, лежал на кровати, заложив руки за голову, глядел в потолок.

Виля зажег свет в комнате. Отодвинул створку ширмы. Там стоял топчан.

— Мягкий, — отрекомендовал Виля.

Ася села.

— Мягкий, — подтвердила она.

— А я наверху, — сказал Виля и неопределенно показал в небесном направлении.

— Это где?

— Башенка у крыши, видела? Фонарем?

Ася покачала головой.

— Не важно. Свет тушить?

— Туши.

Свет погас. Сначала показалось очень темно, но вдруг опять все медленно обрело черты, призрачно осветившись теперь светом звезд и луны.

— Утро вечера мудренее, — предположил Виля.

И его Ася сейчас видела хорошо.

— Меня заодно проводишь, — неуверенно начал строить он планы — В военкомате у всех, видишь ли, любимую девушку требуют. Вместе с кружкой и ложкой. Может, ты за нее сойдешь.

Ася молчала.

«Ася, — продолжался кошмар на кухне Ганина, — жестокость и неблагодарность твоего поведения… Нет. Не поведения. А чего? Поступка. Какого?.. Ряда поступков последних дней…». — Черкал, вписывал, бросал., снова писал.

«Благодарность? Какая еще благодарность? Кому благодарность? Кому благодарность? Невозможно…».

Пялил глаза в противоположную стену.

«Родная моя, — предательски выплыло вдруг в голове, но он тут же спохватился. — Причем здесь это. Мать права. Где достоинство? Гордость моя где?»

Лицом искусственно твердел.

«Ты думаешь, меня обидела? Ха-ха-ха! Ты себе разбила жизнь. Я-то как-нибудь справлюсь. Слава богу, на ногах стою крепко… Господи, ну а ноги-то тут при чем?..»

Мозг истомлен. Тишина.

Встал. Подошел к рукомойнику. Полная раковина мятой бумаги. Чиркнул спичкой. Почти до потолка вспыхнуло легкое пламя. Лицо опалило жаром. Он даже не отстранился. Бумага мгновенно сгорела. Пепел он смыл водой. Вроде и не было ничего. Опять сел за стол.

Снова положил перед собой белый лист.

«Любимая…». — Ясно, до сердечного спазма, выплыло вдруг в мозгу, но этого он не написал. Лист оставался чистым.

Ася лежала на кушетке, закрытая до подбородка чьим-то старым пальто черного сукна. Сон к ней не шел. Глаза были широко открыты.

В небе светили звезды. В комнату струился их призрачный, но сильный свет.

Виля лежал на дощатом полу в башенке наверху. Стена была здесь только одна. Все остальное — стекла, забранные в деревянные переплеты. Сквозь переплеты — яркие на черном — звезды.

Виля тоже не спал. Думал. Кулак положил под голову.

Тихий дом. Лес и озеро. Небо. Звезды. Острова. Твердь и вода, окутанные туманом. Вроде бы даже и мироздания центр.

Привалившись к кафелю, сидел Ганин. Чистый лист лежал перед ним. Все слова ушли. В глазах стояли слезы.

Лариков лежал на подушке и глядел в потолок. Руки заложил за голову.

Звездам не было числа.

Выставив худые колени, Виля сидел теперь на железной площадке снаружи, у фонаря.

Сон ушел окончательно. Делать было нечего.

Сначала в небе он отыскал глазами ковш Медведицы. Потом Вегу, Сириус вроде бы тоже угадал. Потом вспомнил название: Бетельгейзе…

Но эту даже и не силился опознать.

Ася хотела заснуть. Силой закрывала глаза. Но через мгновение открывала их вновь. Села на кровати.

Сквозь множество забранных в переплеты стекол светила в комнату ночь.

Она набросила на плечи пальто. Тихо прошла к приоткрытым дверям. Изумилась, как светла она может быть. Вытянула руку и увидела, как упал на пальцы мерцающий звездный свет. Бесшумно прошла на веранду.

Здесь свет был ярче. Невиданные ароматы ночи кружили голову. Тонкий звездный свет, казалось, пронизывал ее насквозь…

Виля сидел выше, на своей площадке, спокойно положив подбородок на руки, сложенные на коленях.

Донесся скрип половицы. Шаги.

— Ты? — тихо спросил он.

— Я… — ответила она снизу.

Спустился по лестнице.

Она стояла у дверей. В мужском пальто до пят. Радостно улыбнулась ему.

— Не спишь?

— Так ты вот тоже…

Присел на подоконник. Она стояла недалеко. Их разделяло стекло двери. В стекле отражались звезды, ночные облака и небо с туманным подбоем лунного света. Сквозь все мерцало ее лицо. И оно показалось ему прекрасным.

— Правда, стыдно, — сказала и опять чуть улыбнулась.

— Чего? — удивился.

— Тебя, лодки… картины… всего…

Помолчали.

— И еще, знаешь, чего я подумала?

Виля молчал.

— Может, правда, не в нем одном только дело?

— Не в Ларе одном, что ли?

— Пусть так, — согласилась Ася. — Может, правда, не только в нем?

— Конечно, — обрадовался Виля, но сдержался. — Не может быть в нем одном, — предположил туманно.

Ася опять улыбнулась.

— Я жила, видишь ли, очень плохо, — объяснила ровно. — Думаю одно, а живу по-другому совсем. Потом невыносимо вдруг стало. И я решила. Дай хоть день поживу так, как думаю.

— Ну и что?

— Видишь вот — пожила…

Виля молчал.

— Понравилось? — наконец спросил он. Ася пожала плечами и улыбнулась опять.

— А дерево — что?.. Что с ним случиться может? Оно и вправду было. Оно живое. А когда живое, то и не страшно уже ничего.

…Дерево явилось опять. Теперь среди ночи. То зеленое дерево, дождь…

Ганин сидел в кухне на том же месте. Горел свет. Чистый лист лежал перед ним. Ганин был измучен.

— Так нельзя, — сказал себе вслух. — Что-то нужно делать. Отец прав. Что-то делать…

Но встать не было сил.

«Или, может…» — появилось вдруг у него в голове. Но додумать он не хотел.

— У меня, понимаешь, ребенок будет, — сказала Ася, и Виля окаменел.

— Брось, — почему-то с ужасом наконец вымолвил он.

— Он живой уже, наверное, знаешь. Иногда я так чувствую. Ты послушать хочешь?

Виля подошел. Неловко опустился на колени. Не поднимая рук, осторожно приложил ухо к крутой и горячей округлости ее живота.