Сергей Соловьёв - Спасатель

Ему и впрямь показалось, что он что-то слышит.

Млечный Путь шел над ними и тихий свет бесчисленных его звезд бил в стриженую макушку.

Ганин опустился на колени в траву, открыл замок, прозвенел цепью. Влез в машину. Заработал мотор. Ганин включил фары. Белый свет ударил в глаза.

«Запорожец» ковылял по пустынным улицам городка. Мосты, набережные… Деревья у воды. Звезды в небе. Осенний туман.

Ганин перелез через забор. Мотора «Запорожца» не выключил.

Прошел по тропе палисадника. Среди ночи ярко горели хризантемы. Отцовский автомобиль сверкал под луной невероятным лакированным блеском.

Ганин тихонько прошел внутрь.

Мотор все работал.

Через минуту он появился опять. В руках нес двустволку. Осторожно перелез через забор. Сел в кабину. Надломил ствол. Полез в карман.

Вытащил непочатую пачку патронов. Сорвал наклейку. Вставил в столы два патрона. Ружье прислонил к сиденью. Осторожно дал газ, вырулил…

Узким пространством проехал между заборами, прямо по лопухам. Петлял между кустами, по бездорожью.

Неожиданно открылась песчаная коса, устье реки.

Остановился почти у воды. Заглушил мотор. Свет раннего осеннего утра едва прибывал.

Ганин шел по саду. Вслед ему лениво потявкал Гошка. Ганин даже головы не повернул. Гошка отстал. Много яблонь в саду. Деревья густо увешаны плодами. Осень… Дорожек нет. Трава сухая. Ганин подошел к окну. Заглянул.

Лариков спал. Очки лежали на подоконнике. Прислоненная к стене стояла картина.

Ганин наклонился. Прямо у ног подобрал пару паданцев. Одним несильно кинул в спящего. Попал в ключицу. Лариков вздрогнул. Проснулся. Сел.

— Что? — спросил невнятно.

— Держите, — Ганин протянул ему очки.

Андрей их надел. Рассеянно огляделся. Медленно приходил в себя.

— Поговорить надо, — сказал Ганин.

— А который теперь час?..

Шли через кустарник. Ветви кутал туман. В уже светлом небе, догорая, тлели последние звезды.

Песчаная коса. Река. Автомобиль.

От воды тянет холодом. Зябко. Лариков поежился. Был в одной рубашке.

— Где она? — спросил Ганин.

— Ася? — сразу понял Лариков. — Я не знаю. Я у тебя спросить думал. Мне самому повидать ее нужно. Я перед ней виноват.

Свет прибывал. От горизонта к лесу медленно двигались темные облака.

Ганин полез в карман. Вытащил телеграмму. Протянул Ларикову:

— Вот.

Лариков прочитал:

— Ясно…

— Что вам ясно?

— Что хороший она человек. Я вот думал — уехать мне надо. Просто твердо решил, что пустое…

— Что пустое?

— Все эти слова мои к вам. И вот тут она появилась. До меня и дошло, что, может быть, все правда… Если дело, конечно, делать. Поступки, знаешь ли, совершать.

— Уезжай, — вдруг попросил его Ганин.

— Это, Ганин, теперь извини уж, — покачал головой Лариков и смутно улыбнулся чему-то. — Это, Ганин, теперь уж дудки. Я, понимаешь, хоть одного, а выучил. Это тоже, наверное, много. От любого хорошего человека, знаешь, как круги по воде.

Ганин глядел в сторону, время от времени налетал ветер, теребил полы плаща.

— Никуда я, Ганин, отсюда теперь не уеду, — твердо повторил Лариков. — Никогда.

— Хотите, на колени встану? — неожиданно предложил Ганин.

— Зачем? — удивился Андрей.

— Что хотите… только ей скажите, она вам одному верит…

— Что я ей могу сказать?

— Пусть вернется. Попросите. Я без нее вот, оказывается, просто жить не могу… понимаете?

— Как же я такое просить стану?

На небе догорали последние звезды. Отрепья низких туч, казалось, отовсюду собирались над рекой. Прошелестел лес. Ветер качнул заречные травы. Рябил водой. Хлопнул лариковской рубахой.

— Значит, никак не можете?

— Никак.

— Жалко. А что у вас с ней?

Лариков пожал плечами:

— Ничего. Я пойду, пожалуй… холодно.

— У меня в машине ружье, — сказал тогда Ганин. — Я его украл у отца. Сейчас я его возьму и тебя убью.

— Глупости какие, — удивился Лариков. — Жаль. А я вот только за тебя порадоваться хотел… — Лариков повернулся и, не прощаясь, пошел прочь.

Ганин недолго смотрел ему вслед. Потом повернулся и пошел к машине. Открыл дверцу. Влез внутрь.

Ружье стояло рядом, прислоненное к соседнему сиденью.

Ганин вставил ключ в зажигание. Мотор завелся сразу. Ганин оглянулся. Через заднее стекло снова видел, как неторопливо уходил Лариков.

…Тогда Ганин взял ружье.

Вылез из машины. Мотор все работал.

— Эй, — крикнул Ганин Ларикову вслед и пошел. Ружье нес в правой руке, дулом к земле.

Лариков остановился. Ждал Ганина. Тот подошел близко.

— Значит, никак ей этого сказать не можешь? — опять спросил Ганин, и голос его не выражал почти ничего.

— Нет, не могу, — подтвердил Лариков.

— Понимаю, — огорчился Ганин и выстрелил в него не целясь, снизу откуда-то, от бедра.

Попал в живот. Лариков едва дотронулся до живота, и рука показалась черной. Такая темная оказалась у него кровь, обильная и черная отчего-то.

Лариков не сказал ничего. Отвернулся и почему-то побрел в глубь воды. Потом у него подвернулись колени, и, покачнувшись вперед, он упал плашмя.

Ганин неторопливо вернулся к машине. Мотор все работал.

На реку Ганин больше не глядел.

Он сел за руль, ружье поставил рядом. Как было, аккуратно прислонил к соседнему сиденью…

…Ганин обернулся.

Через заднее стекло видел, как Лариков неторопливо шел, уходил кромкой берега, живой и здоровый.

Ганин глядео неподвижно.

Прислоненное к сиденью ружье стояло рядом… И тогда Ганин ружье все же взял…

Открыл дверцу наружу. Ружье поставил прикладом на песок. Стволы сунул в рот.

Ощутил нёбом жутковатый холод металла, дыры стволов.

Исхитрился нажать курки разом. Тупо и сильно ударило в затылок…

…А Лариков все уходил по песчаной кромке речного берега. Ганин глядел ему вслед. Ружье стояло на месте нетронутым…

Ганин отвернулся. Думал. Вот тут и пошел снег. Он опускался с неба густой и очень белый, падал на ветровое стекло. Мотор работал — снег таял сразу.

— Это чему же он радоваться-то хотел? — спросил себя Ганин. — Или, может, — тут опять возвратилось к нему начало той мысли, и теперь он додумал ее до конца. — Или вправду, быть может, делать мне ничего не надо, никто чести моей и не думал оскорблять? Или, может быть, даже вправду мне радоваться надо теперь?… Потому что, кажется, только теперь я понимаю… не понимаю даже, нет, просто знаю, как люблю ее… а никогда ведь раньше не знал.

Лариков все шел берегом, и на душе его было удивительно светло. Так хорошо, отчего-то вдруг светло и чисто, как не было очень давно, может быть, с самого раннего детства.