Сергей Соловьёв - Спасатель

— Какие? — опять заинтересовалась Клара.

— Бабки, раздельный санузел, «гирла», — не раздражаясь, перечислил Андрей.

— Ну и что? — спросил Вараксин. — Ничего страшного. Кстати, кто такая «гирла»?

— Девушка, женщина, богиня или крокодил — это не важно. Все, что женского рода, — все «гирла». От английского «герлс», понимаешь ли, Петраркова ли Лаура, Пушкинская ли Натали… Это все детали.

— Печально, — согласился Вараксин. — Но, повторяю, ничего страшного. Это реальность, Андрюша. Так сказать, жизнь. И бояться ее не надо.

— Конечно, не надо, — охотно согласился Лариков. — Не в том печаль…

— А в чем?

— В том, что все те слова «нереальностью» оказываются. Понимаете ли, ребята, все то выходит — «не жизнь»!

Проводы кончились. В беседке еще горел свет, но гости уже разошлись. Мать мыла посуду. Несколько женщин ей помогали. Чистые тарелки составляли в высокие белые стопки. Негромко переговаривались, смеялись.

Кругом уже было совсем темно.

В подъезде. Шепот, негромкий смех, уговоры. Вилька упирался в стенку руками, и от этого Оля оказывалась как бы в загончике: деваться ей было некуда — по сторонам его руки, сзади стена, впереди — он сам.

— Я это, — бормотал он не очень уверенно, но настойчиво. — Это… люблю…

— Чего? — искренне не могла сообразить Оля.

— Тебя…

Оля смеялась:

— Это ты пьяный такой?

— С первого взгляда, — упорствовал Вилька. — Что — не бывает?

— Бывает, — соглашалась, и сразу: — Счастливо тебе.

— Это что значит? — не понимал вроде бы.

— До свидания.

— До какого? — изумлялся. — Амба. Свиданий не будет. Солдаты, в путь, в путь, в путь, — спел. — Я тебя защитю, — пообещал. — Или «защищу», — поправился. — Не важно. Правильно все равно только Ларь знает… а больше этого и не нужно никому. Пойдем к тебе?

— Зачем?

— Как — зачем? — спросил опять нагловато. То ли правда пьян, но, может, и притворяется.

Шепот, смех…

Уговоры.

Ася сидела на лавочке все в той же позе. Картина стояла рядом. К ночи становилось прохладнее. Туман.

— Не надо бы фильма твоего, Коля! — сказал вдруг Лариков.

— Здрасте! — изумился Вараксин и даже поклонился. — В честь чего?

— Предмета для разговора, понимаешь ли, нету.

— Ты и есть предмет.

— Бог с тобой! — махнул рукой Лариков. — Пустое… одни слова. — Уеду, ребята, — печалясь, сказал Андрей, — обязательно я уеду.

— Куда? — спросила Клара.

— В Москву, — твердо ответил Андрей. — В аспирантуру поступать буду. Надоело голову морочить. И себе и им. В Москву!

— В Москву! В Москву! — обрадованно вспомнил Вараксин. — «Три сестры»! «А музыка играет так весело»! И Вараксин с необыкновенным искусством, округляя щеки, прижимая пальцами нос, в одиночку изобразил целый духовой оркестр.

— Браво! — хохотала Клара, а Лариков опять сказал: — Феноменально!

Голубь сидел у него на плече.

— Однако ехать тебе никак невозможно, — прекратив балбесничать, вдруг неожиданно и очень серьезно сказал Вараксин. — Мы тут сеем. Разумное. Доброе. Вечное.

— Мы сеем, Коля, но всходов нет.

— Почему? — спросил Вараксин. — Вот Валентин…

— Что Валентин? — опять испуганно спросил фокусник.

— Не в этом дело, — сказал Лариков серьезно.

— А в чем? — опять спросила Клара.

— А в том, — сказал Вараксин, немного злясь. — Вот слушал я с утра про Каренину. Ничего не скажешь. Убеждает. Снимаю шляпу.

И Вараксин вправду шляпу снял.

— И что дальше? — спросил его Лариков.

— Что дальше? — не понял Вараксин.

— В чьей-нибудь жизни это что-нибудь изменило? В твоей хотя бы? Или даже в моей?

Вараксин не ответил.

Лариков опять повернулся к пианино, взял аккорд, другой, образовалась мелодия, вальсик. Он, оказывается, играл хорошо.

— Ничуть, Коля, ничуть… только бы, знаешь, мне поступить. Экзамены выдержать. Иль не фэ па дут! Я тоже, Коля, реальности не чужд. И мне охота, как у людей. Не хуже. Стану диссертацию писать. Только тему бы вот только позаковыристее изобрести. И потемнее. Что-нибудь, знаешь, вроде «силлабических особенностей русского додержавинского стиха». Тут и бабки пойдут. А? Совсем другие, не учительские бабки, Коля…

Молоточки бились о струны, музыка витала. Лариков воодушевлялся:

— А там, где бабки, там «гирла». Это, знаете ли, незыблемый, можно сказать, закон объективной реальности. Женюсь. Я старомодных убеждений. Пусть она даже и из филологичек будет. Не страшно. Станет писанину мою читать. Хвалить. И не только по-семейному. Я, правда, способный был, мне в университете говорили… а раз способный, и мне раздельный…

— Стих! — удивился Вараксин.

— Ага, — подтвердил Лариков, — поэма.

Вальсок вился, за окнами синь сгущалась. Сидели тихо. Лариков руки с рояля снял. Где-то далеко свиристела одинокая ночная птица.

— А ты сам-то знаешь, чего ты в действительности от них хочешь? — спросил Вараксин Андрея в тишине.

— Знаю, — сказал тот, помолчав.

— Чего?

— Чтобы в жизни они себе чего-нибудь сочинили. Так сказать, на вольную тему. И не ища слов в тетрадке. В жизни, понимаешь ли, у себя…

И снова в тишине крикнула дальняя птица. Голубь взмахнул крылами, покружил, улетел.

— Вот те раз! — сказал Лариков.

— Вернется… — успокоил его Валентин.

Отсюда, от дальней рощи, зачаленный у берега «поплавок» казался совсем небольшим.

— А вы еще чего-нибудь не могли бы? — спросил Андрей у Валентина.

Тот пожал плечами, налил стопку, зажмурившись опрокинул ее, на секунду закрыл лицо руками, выдохнул. Изо рта вырвалось огромное огненное облако, кувыркнулось в воздухе и растаяло.

Уже одеревенев, Ася сидела на лавке. Преданно зябла рядом девушка на картине. Туман все не уходил.

Дед у телевизора позы не менял: сухая спина прямо, ноги рядком, рука на отлете.

Как обещали, показывали из Парижа. Лиза Минелли пела в «Олимпия-холл». С ярко освещенной сцены протягивала свои длинные красивые руки к тысячам людей, скрытых сумраком зала. Лицом то печалилась, то светлела.

Ася сидела, коченея. Картина рядом. Тихо.

Темнота. Шорохи. Горячее дыхание. Внезапно все стихает. — Тебе чего — плохо?

Вилькин голос.

— С чего ты взял? — Олин удивленный.

— А чего дышишь так?..

— Что ты спрашиваешь, ненормальный?..

Пауза. Снова шорох. И дыхание. Еще горячее. Потом опять тишина.

— Нет, может, правда плохо?

Все черно.

Ася подтянула колени под подбородок. Ноги обхватила руками. Так теплее.

Дальний треск мотоцикла. Ближе… Разговор, вскрик, хохот. Голоса.

В смятении встала. Бессмысленно пригладила волосы. Села опять.

Мотоцикл остановился на мосту. Что-то говорили сквозь смех. Потом стали, прощаясь, обниматься Николай, Валентин, Андрей… И тут Асю настиг стыд. Но бежать уже поздно было. И некуда. Она откинулась спиной к забору. Закрыла глаза. Будто спит.