Сергей Соловьёв - Спасатель

В зеркалах парикмахерской многократно отражался Виля. Его шевелюра большей частью уже была рассыпана по простыне, в которую он был замотан по шею. Стриг Паша. Тот самый «человек-оркестр».

— Я думаю, договорились? — спросил Виля. Паша ловко выполнял стрижку «под нуль».

— Тебе по-русски говорят? — удивлялся Паша. — Ну нету у нас ни секунды. Целый день на работе все. И репетировать негде. И некогда. По ночам, говорю, на остров ходим.

— Ночью — хоть на Луну. Мне вечер нужен. Один. Для матери.

— Ну ангажированы мы, ексель-моксель, — опять мотал головой Паша. — Свадьба у нас. Халтура.

Стричь кончил. Помел мягкой кисточкой по голубоватому черепу.

— А ты зачем «под нуль» просил? — запоздало поинтересовался Паша. — В военкомате вроде теперь не требуют.

— Жарко, понимаешь, — серьезно отвечал Виля, — под шевелюрой мозги слипаются. Свежести охота. Озона.

— Какого озона? Где? — не понял Паша.

— Вот здесь. — Вилька постучал себя кулаком по лбу. — Взбрызни… — попросил он.

— Боюсь, щипать будет, — засомневался Паша.

— Бог терпел и нам велел, — уперся Вилька.

— Зачем тебе?.. — Паша пожал плечами.

— Говорю же тебе, для матери. Она любит.

Паша взял флакон, надавил грушу. Взбрызнул. Действительно, адски щипало.

Старшина аккуратно вырезал ножницами из рядка Вилиных фотографий одну. Вырезал, наклеил в угол дела.

— Фамилия?

— Опять? — удивился Вилька. — Ведь писали уже.

— Фамилия? — не меняя тона повторил вопрос старшина.

— Тишин.

— Имя?

— Вильгельм. Можно просто — Виля.

— Нельзя, — поправил старшина. — Отчество?

— Алексеевич.

— Год рождения?

— Шестьдесят первый.

— Образование?

— Десятилетка.

— Кем работает мать?

— Проводница. На железной дороге.

— Отец?

— А зачем вам?

— На вопросы вопросами не отвечают. Кто отец?

— А он у меня как бы не считается. Я его и не видел никогда.

— В анкете все считается.

— Ну вроде инженер.

— А ты сам?

— Спасатель.

— Это что еще за профессия?

— Профессия как профессия. Матрос Общества спасания на водах.

— Так и писать?

— Так и писать.

— И что, спас кого-нибудь?

— Типун вам на язык. Бог миловал. Это только называется так страшно. А в сущности, работа ничего. На воздухе.

— Понимаю, — сказал старшина, дунул на печать и, размахнувшись, ударил ею по уголку Вилиной фотографии. Частью фиолетового круга попал ему на щеку.

На стене висела копия монументального полотна художника Грекова «Оркестр Первой конной». У стены, под картиной была расстелена ковровая дорожка. На ней стояло пятнадцать голых ребят. Не совсем, конечно, голых. Кто в плавках, кто в трусах. А самый маленький — в белых полотняных кальсонах.

Майор расхаживал перед строем. Поскрипывали сапоги.

— Отправка из военкомата завтра в восемь ноль-ноль. Приглашаете на проводы мать, отца, родственников и любимую девушку.

«Они сговорились, — ужаснулся Виля. — Это просто проклятие какое-то. Наваждение. Девушка эта самая».

— Вопросы есть?

— Есть, — самый маленький поддернул кальсоны. — У кого нету любимой — можно нелюбимую?

Строй довольно хохотнул, а Виля даже похлопал в ладоши. Сказал «браво».

— Отставить, — предложил майор тоном, от которого действительно сразу захотелось «отставить». — Вопрос крайне глупый, — уточнил он. — Возможно, даже хулиганский. За такой вопрос можно вполне получить пять суток ареста. Еще вопросы есть?

Больше вопросов не было.

Виля одевался в «предбаннике» военкомата.

— Вам правда нравится моя идея? — недоверчиво спрашивал его Вараксин.

— Не то слово, — серьезно отвечал Виля. — Очень.

— А почему? — подозрительно выпытывал Николай.

— Могу объяснить, — с охотой отвечал Вилька. — Потому что вы именно на того нарвались, на кого вам нарваться следовало. Мне есть что сказать. Я, видите ли, долгое время был совершенно бездуховной личностью, — распалял он сам себя, — практически козлом. Вот тут-то и подвернулся Ларь.

— Кто?

— Лариков А. Н. Так сказать, наш герой.

— Ну а дальше?

— Дальше в лес — больше дров. Это рассказ долгий.

— Сегодня ваш звездный час. В семь он вас на телевидении слушать будет. И никаких халтур. Амба. Я обо всем договорился.

Паша в волнении бросил брить клиента. Сначала глядел на Вилю, потом на улицу.

Сквозь большое окно парикмахерской виден был Вараксин. Он опирался на мотоцикл. Доставал из авоськи черный мотоциклетный шлем. Прятал в него шляпу.

— Но сразу после телевидения — ко мне, и возражений не слушаю никаких.

Виля помахал Вараксину рукой. Тот, улыбнувшись, ответил.

Ася остановилась у витрины.

На витрине очень похоже было изображено болотце. В болотце плавали чучела уток. Мерным кругом его замыкали картонные деревья. Из-за самого развесистого хищный охотник выставил ружье. Охотник целился в утку. Вот-вот стрельнет. Магазин назывался «Динамо».

— Мне подарок, — попросила Ася продавца. — Мужчине. Молодому.

Продавец показал куда-то ей за спину. Ася оглянулась. Привешенная к потолку на тонких, невидимых лесках, висела белая надувная лодка. Симпатичная.

— «Рыболов-спортсмен», — пояснил продавец. — С педальным подсосом. Семьдесят четыре рубля.

Она еще недолго постояла на улице у витрины. За болотцем — заметила это только теперь, — за болотцем, за деревьями, можно сказать в небе, приветливо мерцала белая лодка.

Изящно изогнувшись, облокачивается на круг циферблата арабчонок в золотых штанах до колен. Часы затейливо бьют половину первого.

За окном — дождь.

В комиссионке пусто. Под потолком горят две пыльные люстры.

— Каким интересуемся? — неожиданно спрашивают Асю. Она стоит перед «стеной живописи». Живописи совсем немного.

На одной не то продранной, не то простреленной картине едет среди деревьев паровоз. Паровоз пускает густой дым. Дым путается в ветвях. Еще висит портрет: кто-то совсем лысый, но с богатой ассирийской прямоугольной бородой. Рядом — просто пустая рама, и внутри нее бумажка с ценой.

— Восемнадцатый? Девятнадцатый? — настойчиво спрашивают из-за спины. — Может быть, модерн?

— Восемнадцатый, — отчего-то брякнула Ася.

— Исключается, — печально замотал головой продавец. — Есть, правда, старуха одна. У нее подлинный. И документы. И атрибутка. Но — не берем. Заламывает. Может, адрес дать?

— Дать, — изумившись себе, отвечает Ася.

Часы бьют «без четверти», отзвенев галантный менуэт.

…Опять то зеленое дерево. Ливень. Свет…

Сидели на свае, высоко над рекой.

Здесь строили мост. У Лики был обеденный перерыв: молоко в бутылке, свежий хлеб с колбасой.