Владимир Глушаков - Цветение калины

В начале зимы — в декабре — дружно ударили молодые морозы. Крепенькие, с сухим жгучим ветерком, они моментом одели город в шубки, песцы, модные, вышитые цветными узорами дубленки — словом, заставили людей натянуть на себя всю ту одежду, которая припрятывалась для крещенских морозов-бородачей. Глазу привычнее, когда город на зиму переодевается постепенно, а тут обернулось в один-два дня, поэтому как-то сразу стало теснее от одежды в транспорте, в магазинах, кафе, кинотеатрах…

Даже грипп успел раньше срока потревожить людей. А перед самым Новым годом морозы отлегли. Разогретый шинами автомобилей асфальт потемнел, оттаял, зарос по краям грязью. Но оттепели так и не случилось. Просто-напросто ледок на тротуарах потерял свой прежний, веселый и задорный блеск, набух снизу водой и превратился в густую пескообразную массу.

Вечерами и по утрам на улице, словно в плавном танце, кружился негустой, но на удивленье мохнатый и легкий, как тополиный пух, снег. Пропал ветер. Погода стояла мягкая и пахучая, в воздухе веяло той первой, еще не настоящей оттепелью, которая так же свежа и радостна, как первый снег. Ведь после первого снега начинается настоящая зима…

— Ты вот, мне сдается, занял неправильную позицию по отношению к теще, — немедля пустился в рассуждения Иван, вольно раскинувшись на заднем сиденье с сигареткой в уголке рта, лишь только они выехали за город. — Я бы на твоем месте помаленьку перевоспитывал ее всеми доступными путями и средствами и наведывался к ней не только картошку копать и дрова заготавливать… И что они там, в Заозерье, взяли за моду — зимой решать проблему дров?..

— По старинке живут. Раньше ж, если помнишь, в деревне всегда снаряжали по первому снегу санный обоз в лес.

— Не помню! Мы обычно по осени уходили с топорами-пилами на делянку, когда управимся в поле да на току…

— Ну вот, — как бы соглашаясь и с доводами Ивана, продолжал мастер Геня. — А у них половина деревни, считай — староверы. Работают хорошо, хозяйство в миллионерах ходит, только вот все остальное у них как не у людей… В каждой хате фирменная аппаратура, летом, под вечер, окошки пораспахивают — сплошной молебенный дом. Ай, ну их!.. — повеселел вдруг мастер Геня.

— Что так? В баптисты хотели записать?

— Не-ет. Похлеще вышло дело: смех и грех вспоминать… Полтора года назад вот эту «Ладу» пригнал на чужой двор, где снимал хату. Да с ходу, месяц не поездил, попал в аварию. Еще пятьсот рублей выложил за то, что отрихтовали правое крыло, фару и подфарник поменяли. Глядеть на нее стало тошно, давление подскочило… А тут собрались в отпуск в Крым к знакомым. По пути решили завернуть на пару деньков в деревню — показаться. Не спеша подруливаю от аселицы к подворью, а теща уже у калитки дожидается, кота под мышкой держит. «Я тебя, зятек, давно выглядываю. Свези етого котяру на карьер и утопи. Пылянят поел, на детей кидается — не дай бог, глаз достанет. Фердшал говорит, бытто нейкие инстинкты в нем проснулися, срочно ликвидировать надо». С тем и запустила этого буйно помешенного черта на заднее сиденье, во, где ты счас сидишь, — я из кабины носа даже не успел показать. Делать нечего — надо везти, а то уже, замечаю, соседи с интересом поглядывают в нашу сторону. Плавно разворачиваюсь, а он, котище, то ли погибель свою учуял, то ли комфорт «Лады» ему не приглянулся, — как мяукнет да прыгнет на меня, а я — передком машины в старую березу. Одна осталась возле хаты, и я ее нашел. Ну-у, досталось потом и теще, и жене…

— А жене-то за что? — вытирая набежавшую от смеха слезу, поинтересовался Иван.

— Так за компанию! Чтоб не выскакивала из машины раньше мужика.

— А-а, вон что! Кха-ха, уморил, Геня! Выходит, на одну машину упирался в прессовом… Диво, частенько без настроения тебя видел!

— Откуда тому настроению взяться? На хату — очередь, машину сдать в капиталку — тоже очередь… Продавать хотел, уже и купца нашел. Чувствую, на третий раз добром это удовольствие не кончится, да-а. А мне ж только тридцать, жена молодая, квартиру во получил! — Нет, сегодня мастер Геня был явно в ударе — ухоженная машина была послушна малейшему желанию хозяина, скользила по очистившемуся от снега шоссе бесшумно, как по воздушной подушке.

— Передумал, что ли?

— Посмотрим. Если с гаражом не улыбнется, — спихну с рук.

— Ну а отпуск хоть отгулял тогда?

— Какой там отпуск… Ляснул Крым! А в деревне еле дотянул неделю. Поверишь, ночью укроюсь одеялом — жарко, раскроюсь — холодно. Дома во благодать: ни холодно, ни жарко.

— Вот это верно. У человека должен быть свой дом. А если ему, к примеру, некуда спешить после смены, — это уже не работник…

И хотя еще на выезде из города условились — о работе ни слова! — разговор незаметно скатился к тому, что наполняло ежедневно их жизнь, что неизменно волновало обоих, — к заводу…

— Слыхал, с понедельника таки переходите на новые площадя? — прикуривая, не то спросил, не то поделился новостью Иван. — Оседлаете новую линию!

— Да знаю, — не отрываясь от дороги, буркнул мастер Геня. — С Чуприсом мы бы еще не один год тянули на латаном оборудовании… Брательник твой помаленьку разворачивается! — Мастер Геня значительно посмотрел сбоку на Ивана.

— Так радуйся, чудак человек! Больше не придется с ломиком гоняться за юпитерами…

— Вот не знаю. Будто что-то перегорело во мне, как обмотка в движке, когда ползал на брюхе под старой линией… Нет, не себя жалко! И не о браке, который мы гнали с закрытыми глазами на конвейер, теперь хвораю душой. Жалко людей, которых доломала старая линия… На новой бы, глядишь, и у них все пошло по-другому!

— Полюби нас черненькими, а беленькими-то всякий полюбит… — задумчиво произнес Иван случайно выхваченную где-то фразу. — Так, что ли?

— Вот-вот, правильно! Даже старое оборудование — железный хлам — пойдет на переплавку и, глядишь, обретет вторую жизнь в цехе. А мы так запросто от людей отмахнулись… Стоят теперь перед глазами, и никакой новой линией не заслонюсь я от них. Запомнился один длинный такой, как жердь… Глаза у него были завсегда красные: то ли от водки, то ли еще от какой напасти? Бог его знает. Только волосы… тоже не как у людей: длиннющие, цветные какие-то и росли от самой макушки головы, а зачесывал он их на бок, и когда наклонялся с подмостка Мамонта к мастеру, космы эти опадали на лоб, обнажали череп, и он, чувствуя это, страшно бледнел и только в землю смотрел… Станешь с ним, бывало, говорить, и жутковато от этого взгляда станет, а Хавроничу — особенно. Мастер. А Самсона дерни бес в первый же день посмеяться над ним, когда он подошел к контрольному столику и не поздоровался с бригадой. «Как твое фамилие, дядя?» — «Свинковский…» — отвечает. «Ну, значит, Поросюкевичем будешь!» Все в хохот. Думали, что смехом дело кончится… Да-а. А новобранец перестал с того дня вообще подходить к столику, даже глядеть ни на кого не хочет — словом, замкнулся в себе и от всех стенкой отгородился. Только стал я подмечать, что хотя и нелюдим он, а наболевшее временами в нем прорывается, да-а. Как-то свежая смазка, по-видимому, заела выход метчиков из гнезд во время цикла — прорвало его! Соскочил с мостика, птицей перемахнул через высокий, в полтора метра, транспортер, подбежал с тыльной стороны к чугунной станине, врезал сапогом по железу раз и второй: «М-м-гэх! М-м-гэх, сука!» Опять, красный, взлетел на мостик. Прибежал откуда-то наладчик, а Жердяй (кличку уже успел заработать!) до тех пор того к станку не подпустил, пока сам наладку не сделал. Неделю всего проработал, а свое доказал! На другой день плотники срубили для него новый мостик. И случайно забыли топор… Он этот топор подними и без всякой задней мысли положи на верх агрегата. А кто-то из хлопцев возьми да и подскажи мастеру: «Для тебя, Давыдович, топор приберег…» Хавронич и давай после этого за его спиной часами простаивать, вокруг Мамонта кругами ходить. Я опять подмечаю — Жердяй красным глазом-то на мастера так и косит, но пока тоже вида не подает… ага. Тогда Хавронич, как он крепко взял до головы этот топор, решил сам первый завязать с ним разговор: где, мол, твой молоток? Почему топором пользуешься — технику безопасности нарушаешь? То да се… Не выдержал Жердяй первый: перегнулся с мостика, глаза в землю поставил и строгим таким голосом мастера к себе подзывает. А Хавронич и растерялся — ни с места… Тогда Жердяй на весь участок и выдал: «Я думал — хоть ты тут человек. Ты мастер или надсмотрщик?.. Дерьмо — ты, понятно?!» Хавронич от таких слов аж затрусился и с большого перепугу к телефону кинулся: «скорую помощь» вызывать. И когда, значит, мы, человек пять мужиков, окружили его и хотели уже взять под руки, чтобы вести к машине — он… что ты думаешь? Только молча покачал головой и так на нас поглядел, что стыдно стало… Отошли мы от него. В машине, рассказывали, только и сказал врачу, который пробовал задавать ему разные вопросики: «Вы что, тоже… дурачком меня считаете? Вы же образованный человек!» И — правда. Через месяц встречаю его у самой проходной. Вот не поверишь — первый поздоровался со мной. Разговорились — человек как человек. Закончил институт, даже в аспирантуре учился, но что-то там у него не вытанцевалось по ученой части — повлияло на голову. Долго, говорил, лечился. Ничего, прошло. Квартира у него, жена, двое детишек… А мы человека сорвали с места, как сорняк, выпололи из грядки..