Арсений Ларионов - Лидина гарь

— А что «ну-ну»? — комично передразнил его Тимоха. — Салазки гну и покойничков в гроб кладу… Вот те и «ну». Ты пока, Данилыч, с молодой-то женой постель мнешь, Евдокимиха из нагана в мужиков пуляет, последних, от войны оставшихся, изводит, тришкин ей кафтан.

— Данилыч, ты почему эту суку припрятал у себя?! — вдруг нарочито задиристо закричала Марфа Мардаровна, баба бойкая и скандальная. — Гляди, погорит твой казенный дом. Не увезешь ты ее от нас добром. Припряталась! И гонор-то куда делся, как мышь присмирела, сидит, а о том не думает, какого мужика пулей махнула… Детей сиротами оставила. Не будет ей добра сегодня, верно, жонки!

Но те молчали, не поддержав ее голосом, только все разом глазами угрожающе повели на Матвеева.

— Ты, Мардаровна, тоже скажешь, — миролюбиво, чтобы не обострять отношений, пробиваясь к ней через толпу, успокаивал Матвеев, — что же, у нас и законов нет, и суда справедливого?

— Знаем мы закон для Евдокимихи. Ревность ей припишете, посидит год-другой да и приедет. А нам-то она зачем? Мужика уж не вернешь. Одна им пользоваться хотела, жадная больно. Петуха красного пустим, — не унималась Мардаровна. Ее поддержал Тимоха.

— Убийцу — на улицу, дери ее горой, и суд весь! — взвизгнул он вызывающе громко и сипиляво.

Люди снова заволновались, загудели. Матвеев понимал, хотя лышегорцы его уважали и всегда он находил с ними язык, что сегодня поддержки, пожалуй, ему не будет. Он мог рассчитывать только на себя… Тем временем повозка, окруженная со всех сторон толпой, подъехала к крыльцу больницы. В тесных дрогах на траве лежали рядом Ляпунов и Антонина, оба накрытые одной простыней. Антонину мужики, придвинувшиеся к крыльцу, по просьбе Матвеева положили на носилки и понесли на второй этаж в свободную родильную палату, чтоб извлечь пулю из плеча и сделать перевязку. Она была без сознания.

А тело Ляпунова, еще не остывшее, внесли в покойницкую и положили на склизкие, талые льдины, завезенные ранней весной с реки… Густо прогретый первый день летнего солнцестояния стал последним днем жизни Евгения Ивановича. Кто-то из мужиков приладил половчее изголовье и осторожно накрыл его чуть-чуть побледневшее лицо, но по-прежнему красивое, будто живое.

— Куда же она ему угодила? — спросили мужики у Афанасия Степановича, зная, что он был при осмотре фельдшерицей тела Ляпунова.

— В сердце, чай, пуля-то сквозь прошла.

— Святое местечко выбрала, — тихо заговорили мужики. — Ишь похоть-то до чего бывает мстительной. Отгулял молодец, оттешился. Любил, покойничек, за юбку-то подержаться, в зимних постелях понежиться, любил. А вот головы-то не сносил, мало о ней заботился. О, Лышегорье ты наше, нету тебе покоя, — будто причитая, повторяли они, закрывая покойницкую на замок.

— Давайте, жонки, по домам, больным отдыхать надо, — спокойно, но настойчиво предложил Матвеев, — по домам, поутихните малость, остудите головы. Чего шуметь? Бойкого на постель мужика лишились? Переживете, может, нового пришлют, такого же ходока, — и грустно, с тихой печалью в глазах улыбался.

Теперь никто ему не возражал, будто все согласились с неминуемой судьбой Ляпунова, Евдокимихи и Антонины, повернулись и, неторопливо, негромко переговариваясь между собой, пошли в разные концы села. Но уж в постель никто не ложился, а многие не сводили глаз с дома Матвеева, поджидая, когда выйдет Евдокимиха. Люди считали, что вряд ли она усидит до утра…

Матвеев после больницы зашел в сельсовет и вызвал самолет с оперативной группой. По такому чрезвычайному случаю самолет направили из Архангельска. Он прилетел скоро и приземлился возле самого села на лугу. Окружив Старопову со всех сторон, милиционеры вывели ее из дома Матвеева.

— Данилыч, — тихо сказала она, прежде чем сесть в дроги, — последний раз тебя прошу, позволь проститься.

— Ты что? — оторопел Матвеев.

— Я же любила его, так любила, — и заревела в голос, — могу хоть мертвого обнять на прощание…

— Не шали, Старопова, хватит, налюбилась, — холодно и недовольно оборвал капитан, старший из прилетевших милиционеров, которому предстояло вести следствие по этому делу. Он, чуть подождав, нетерпеливо подтолкнул Старопову к дрогам.

— Тихо, тихо лапай-то. — Она резко повела плечом, как бы желая освободиться. — Данилыч, как скажешь, так и будет, — умоляюще глядя на него, вновь попросила Старопова. — Я могу и одна мигом — туда и обратно. Не беспокойся, я мигом…

— Я ж прав на то не имею, Евдокимовна, — виновато сказал Матвеев, — как товарищ капитан. Он теперь старший…

Но ей не нравился этот милицейский капитан, которого, видно, подняли среди ночи с постели и отправили сюда — с головой и в омут… Оттого он нервничал, сердился, неприязненно поглядывал на нее и выжидательно следил за Матвеевым, полагая, что в конце концов ответственность за преступницу до самолета несет участковый. Они лишь должны помогать. А когда он вернется вести следствие, тогда все будет виднее. Сейчас же ему поскорее хотелось улететь обратно в Архангельск. Он спиной чувствовал сгущающуюся опасность.

Матвеев же испытывал какую-то неодолимую раздвоенность. Он почему-то верил, что она любила Ляпунова, пусть своей, ей лишь понятной любовью, и по-мирски проститься ей с ним, конечно, надо бы. «Караул хороший… Пять минут… Но капитан-то больно ядовит. На все глаза таращит как на новые ворота. Для него преступник, независимо от положения и ситуации, вроде бы уже и не человек, ни страдать, ни чувствовать не способный. Он не поймет, осудит и в протоколе следствия укажет, чем еще больше осложнит. Мягковат я был. Пожалуй, Селивёрст Павлович правильно мне говорил о ней, многое я будто бы не замечал, прощал ей и Ляпунову. Вот блажь-то и взяла верх. А тут еще в покойницкую ее повезу прощаться… Поймут ли?..»

— Нет-нет, Евдокимовна, — произнес он решительно вслух. — Глянь кругом-то, все село не спит, нам бы поскорее высунуть тебя отсюда, подальше от большой беды. А у покойницкой они тебя и захлопают, да и распорядятся твоей жизнью. Тогда нам с капитаном головы не сносить…

— Матвеев, что ты ее как богомолку обхаживаешь. Преступница она! А ты чуть ли не извиняешься, — сердито сказал капитан, подавая знак милиционерам трогаться.

— Ну, везите. — По-мужски широко и твердо она шагнула к дрогам. — Видишь ли, осторожничаете, испугались чего-то. Вон где я их видела, — она нахально и несколько вольно задрала подол юбки. — А вы, да что говорить, трепуха какая-то.

— Тихо, тихо, не шуми, Евдокимовна, накличешь беду. Гляди, не егози больно-то, — забеспокоился Матвеев.

Милиционеры обступили дроги со всех сторон, пистолеты взяли на изготовку. Матвеев сел за извозчика, и спешным шагом двинулись за село к самолету.