Арсений Ларионов - Лидина гарь

— А мы с тобой, Селивёрст, хоть бы когда речь завели с Ворошиловым о Севере. Ну и ну, жизнь — нескладуха, — сокрушался Егор. — Интересно было бы от него услышать, скажем, о Тимохе, как они семгу с ним взяли острогой.

— И что, услышал бы… Только ты, Егорушка, не ехидничай, голосок-то у тебя смешлив, но не печалься, мы с Прокопием, учителем нашим, все тебе обскажем, только спрашивай. Он-то с ним разговоры все серьезные вел, умом с ним жил, а я так больше в утеху. Но тоже кое-что могу сказануть о великой правде народной и за революцию, о которой они спорили между собой с Димитрием Ивановичем, как есть, тришкин кафтан, все могу разобъяснить.

— Да у меня мысль совсем о другом, лекрень тебя возьми, торопыгу. Там в заволжской степи, в огне, в беде виделись мы с человеком, который без нас сидел за этим столом. А как бы хорошо там было вспомнить вместе Лышегорье, тебя, дурака. Как хорошо, аж сейчас от мысли такой сердце сжимается. А ты опять про ехидство какое-то…

— Не дурей тебя, — обиделся Тимоха. — Думаете, одни вы революцию готовили. Нет, мы тут тоже времени не теряли, тришкин вам кафтан…

— С большевиками семгу ловил да белок стрелял… Здоровье их укреплял, духом готовил к битве народной…

— Не насмешничай, Селивёрст, мы и революционное дело вершили. Ворошилов-то отчаянный был, хитрый, умом пытливый. Сходку устроил у Аввакумова креста, собрал всех ссыльных. По осени дело было, стояли последние деньки бабьего лета, погожие, теплые. А отца Василия он упредил, поскольку тот надзор вел, мол, собираемся послушать лекцию о протопопе Аввакуме. Отец-то Василий не раз с Шенберевым вел такие разговоры. Димитрий Иванович старожилов расспрашивал, что помнят, какие речения или легенды об Аввакуме. Книги опять, или, как он говорил, списки древние читал… А меня Клим попросил на дозоре стоять, когда все ссыльные собрались на эту сходку, мол, дело-то секретное, революционное, вдруг придет отец Василий.

— Ай да Тимоха, без оказий у него ничего не бывает, — покачал головой Егор, — и тут, лекрень тебя возьми, в историю влетел…

А Тимоха совсем распалился.

— Сижу, в дрему тянет. Клюнул носом, видно, маленько. И не заметил, как отец Василий неожиданно подошел, будто из-под земли явился. И так вкрадчиво, елейно, как только он один умеет, говорит мне: «Ты что, Тимоша, тут время коротаешь. То ли в деревню идешь, то ли кого поджидаешь. Не меня ли?» А глазами как туманом заволакивает… «Нет, батюшка, — отвечаю ему, — томлюсь в раздумье, то ли мне послушать Димитрия Ивановича про антихриста Аввакума или поберечь себя от ереси…» А он на меня: «Почему ты, Тимоша, решил, что он антихрист? Кто тебе такие мысли внушает?» Я возьми да и брякни: «Вы, батюшка… Сколько молебнов было у Аввакумова креста, а вы ни разу перед ним не перекрестились, как это делают все лышегорцы. А почему? Крест-то вроде бы господний… Вот и загадочка получается». Отец Василий хитрость мою понял. «Пойдем, — говорит, — Тимоша, вместе послушаем. Авось чему доброму научимся. Ты знаешь, как с еврейского переводится Аввакум?» — «Откуда же мне, батюшка, еще и с еврейского…» — «Вот-вот, Тимоша, знай. Аввакум — любовь божья. Высоким именем был наречен протопоп, как помазанник божий… Знай, Тимоша…» А я думаю: «Заладил: Тимоша да Тимоша. Лаской хочет взять. Свистну-ка я, пусть ребята поостерегутся…» Батюшка между тем меня повернул и вперед, настырно так, подталкивает. Тут-то я возьми да и свистни во всю мощь. Отец Василий аж задрожал от неожиданности. Оторопел и смотрит на меня в изумлении. «Бережешь их, Тимоша… Не сомневался я раньше в твоем благонравии, да вижу, зря… Ты ведь с ними, лихоимец, заодно…» — «А вы, батюшка, больно скоры на выводы». — «Не перечь, Тимоша, пойдем слушать Димитрия Ивановича…»

Подошли мы к кресту. А Димитрий Иванович тихо речь держит. Отец Василий присел вместе со всеми на бревно. Димитрий Иванович сразу же с вопросом к батюшке. Мол, у нас тут несогласие вышло. «Почему церковь записала Аввакума в святые, если сама его и уничтожила?» — «Ты, Димитрий Иванович, знаешь, что Аввакум никогда не был святым. Почему же вопросом своим ты желаешь обесчестить русскую православную церковь?..» — «Но разве Аввакум не пострадал, защищая имя господне?..» — «Аввакум пострадал из-за своей гордыни, заносчивости и по темноте природной. Он злоупотребил доверием царя. Споры из царских сеней ему захотелось перенести на алтарь… Исстари ведется: что доступно ушам царским — разврат для послушников его. И это, Димитрий Иванович, тебе ведомо… Аввакум — гордец и отступник…» — «Но разве страданиями своими, батюшка, и смертью своей высокой он не укрепил веру в Христа? — спросил отца Василия Ворошилов. — Таких страстотерпцев у церкви было немного. Грех от них отказываться. Ведь в них, в их неистовой, мученической вере — сила церкви?!»

Отец Василий встал, степенно прошел к тому месту, где сидел Димитрий Иванович. Внимательно, оглядел весь кружок, будто впервые их видел. «Вы же атеисты, дети мои, почему вас всерьез интересует Аввакум? Чем же он вам близок, что мысли его вы так внимательно, терпеливо разбираете между собой и даже спорите?!» — «Его судьба, батюшка, схожа с нашей. Мы в жизни, как и он, постоянные мученики, — ответил тихо Димитрий Иванович. — Не случайно мы собрались на том же месте, где он, направляясь в ссылку, беседовал с единодумцами. Два с половиной века с тех пор прошло, а ничего в России не изменилось. Учителей своих она гонит в места остудные, разжигая еще больше огонь истинной веры в правду, совесть, добро…» — «Не мути воду, Димитрий Иванович, — насупился отец Василий, — Аввакум — из расколоучителей, но царю был человек преданный, верный. А вы — отступники от власти, вы — против царя. Учительский, высокий сан вам не по плечу. Разница есть между царским отступником и учителем по вере…» А Димитрий Иванович спокойно ответил: «Вера у нас с Аввакумом разная, это правда… Поживем, батюшка, увидим, кто у народа в учителях ходит…» И закрыл собрание. Мол, довольно, здоровья нет для споров. Он еще слаб тогда был…

— Так что видишь, Егорушка, не одни мы с тобой воевали за Аввакума. — Селивёрст взволнованно встал и тоже присел к столу. — Вон как правда истинная голос подает, перекликается. Ей ни расстояние, ни время — не помеха, кличет к себе единодумов…

Тем временем Татьяна, жена Егора, поставила самовар, принесла рыбы, варенья, хлеба и стала разливать чай.

— Садитесь, мужики, к самовару поближе, — сказала она, — с чаем и Тимоху легче слушать. Его, лешака, не переговоришь. Он всегда все и про всех знает. У ссыльных-то был душа незаменимая… Они уж без него ни шагу. А нынче заладил. Газеты с тем только и читает, чтоб очередного знаменитого знакомца сыскать. Жаль, рано умер Димитрий Иванович. А то бы Тимоха с ним уже в Кремле сидел, делами мирскими управлял, может, там забыл бы свой «тришкин кафтан»…