Галина Демыкина - Просторный человек

Алина незаметно всматривается в Асино лицо (это ей кажется, что незаметно, Ася-то видит!).

— Ну что ж, надо прибраться, да? А Сашонок — за покупками.

— Он сам привезет. Нам только дом украсить.

— Тем лучше. Накрой в его кабинете, все письменное — на окно, загородишь шторой. Так?

— Очень даже.

— Скатерть я дам. Посуды — слава богу.

Что-то уж больно она добра! Жаль внучку, да? Обманутую.

— У меня, Алина, такое сегодня настроение отличное!

— Ну и прекрасно. Календарь настроений у тебя тоже особый.

Бабка, кажется, недовольна. Может, ей хотелось слез и покаяний? Или совместного решения? Ну что ж, все еще может быть.

Пошла суета, уборка.

— Чего ты замерла, Сашенция?

— Что это за песня?

— О, это песня моего бедного детства, одна из первых… ну, полублатных, что ли. Давай-ка, двигайся!

— Есть! «И рыдал оборванец босой!» Мама, это я!

Сашка скакала, как рыжая обезьянка, помогая матери. Алина, прежде чем уйти к себе, разобрала свой столик в коридоре, подмела на кухне и вынесла отличную вазу, в которую Сашка сунула уже привядший букетик сирени: авось гости цветочков принесут!

— Бесстыдница ты, Сашенция. Сбегала бы на рынок.

— Притащат! Не жмоты же они какие-нибудь. Или жмоты?

— Этого я не знаю.

Коршунов приехал веселый и энергичный.

— О, молодцы бабы! — закричал с порога, увидев украшенный свой кабинет. — Ну, идите, приветствуйте кормильца!

Сашка обняла его, Ася сдержанно поцеловала, но он и не заметил, а сразу — к чемодану. Вытащил красивые бутылки, всякую, как он говорил, «рыбку и птичку», завернутую в целлофан: у него был серьезный магазинный блат, которым он частенько пользовался.

— Как съездилось, папка?

— Кажется, хорошо. Все привез, что искал. Нашел одного уникального старика, у которого сохранились записи его деда… Ну, потом расскажу. Давайте расставим стулья.

Гости ввалились очень скоро и тоже оживленные. Особенно Главный. Это был неторопливый обаятельный человек, и Асе было по-домашнему уютно, когда он обнял ее и пробасил по-южнорусски, смягчая «г»: «Глядите, який у нас гарный ребеночек!» — и процитировал, запинаясь:

И потом, как и в прошлые разы, спросил:

— Ты все еще работаешь?

— Конечно.

— Ну, молодец, молодец, Асенька. Где таких жен берут?

Асю удивляло, что он помнит ее имя, знает о ее работе, вообще — замечает. Ей казалось, что она, как мышка, не видна никому, — спрячется где-нибудь в уголке, поглядывает молча.

А мужа и прежде эти разговоры смущали. Он потом выговаривал ей:

— Надо бы тебе… знаешь… пойти учиться, что ли.

— Я бы не смогла быть врачом. Тут решительность нужна.

— Почему обязательно врачом? Уходи из больницы, поступай на курсы иностранных языков. Да вот хоть у нас есть кружок. И жены ходят.

— Зачем мне? — искренне недоумевала Ася. То есть она бы и взялась за английский, но почему ради этого бросать работу? Не станет же она переводчиком.

— Поздно менять профессию, — каждый раз говорила она не совсем то, что хотела. Ей было неловко подбирать слова к тому несложному чувству, которое есть увлечение своим делом.

В этот раз Главный был особенно радушен. Ахнул на взрослость Сашки, ткнул в вазу здоровый букет тюльпанов — красных, темно-алых, желтых.

— Ну и хорошо у вас! Прохладно! На улице духотища… — Он спустил узел галстука, распахнул ворот рубахи. — Попить дашь мне, пичуга? — обратился к Саше.

Сашка кинулась в кухню. Она вертелась среди гостей, довольная донельзя. А гости усаживались за красивый стол, а гости накладывали себе дефицитную пищу. Начинался малодоступный Асе, но всегдашний, непременный редакционный разговор, который казался похожим на сплетничанье, на осмеяние кого-то заглазно. Может, конечно, те люди и стоили осмеяния, этого она не знала точно, н о… А что «но»? Будто у них в больнице друг о друге не болтают.

Ася оглядела гостей. Они пришли прямо с работы — пять человек, включая Главного. Среди них одна женщина. Она приходила на сборища и прежде, не очень молодая, но с хорошо сохраненным лицом и статью, похожая на спортсменку. А запах вносила с собой слабый, разнеженный, как увядающий цветок. Но ни у одного цветка такого запаха не было. Тут был подвох. Подвох, подделка, как, скажем, Волк из «Красной Шапочки» рядом с настоящим волком.

За спиной эту женщину в ее изысканных одеждах называли «замшевая леди», иногда, памятуя детское чтение, просто «миледи», а в глаза заискивали.

Первый раз женщина — ее звали Нинэль Борисовна — долго разглядывала Асю — разглядывала и улыбалась ей. Потом подошла к Владиславу и сказала громко:

— Ну что ж, будем считать, дело Мефистофеля сделано. — И обратилась ко всем, указывая на Асю: — Чем не Маргарита?

Асе это должно было польстить, она понимала. А было неприятно. От властного тона, от бесцеремонности: вот, выставила напоказ, — решайте, обсуждайте.

Коршунов тоже отчего-то был смущен: он придержал женщину за запястье:

— Успокойся.

— А что? — с вызовом оглянулась та.

— Мой совет тебе.

— А-а-а… «Мой совет до обрученья…» — пропела она звеняще.

Совет был — приказ. Ася сразу уловила это.

Женщина отошла. А за столом, сидя между ней и Асей, Владислав шепнул той, шепнул тайно (почему это нам в минуты напряжения бывает дано слышать то, что мы услышать, казалось бы, не можем?):

— Твоя «маргаритовость» вне конкуренции. Ты поняла?

И женщина согласно кивнула. И вроде бы успокоилась, а до этого произносила тосты, смеялась: Ася же видела — все через силу, может, даже через боль. Видела, но значения не придала. Пошла против очевидного. О, юное зазнайство: «Меня, только меня!»

В тот же вечер, однако, спросила у мужа, кто она.

— Это очень влиятельная женщина.

— Как она влияет?

— По-моему, Асёныш, ты впервые заинтересовалась, так сказать, механизмом преуспеяния. Пружинами. Ну слушай: она заведует художественной редакцией. Через нее проходят все новые книги писателей, если она захочет. Сочтет нужным напечатать.

— Но, Слава, ведь это зависит от… ну… хорошо ли написано…

— Асенька, уж ты поверь мне. Самотек, конечно, не напечатают. А профессиональное писание — дело вкусовое. Тебе кажется плохо, а мне — хорошо. А уж вкусу ее наш батька вот так верит. И это не самое главное.

— А что же?

— Она конъюнктуру знает. Кто нынче в фокусе, кто нет.

— Я поняла. Вот ты сказал «в фокусе», и я поняла!