Габиден Мустафин - Избранное. Романы

— С приездом! Будьте моим гостем. Жена сегодня двух гусей зарезала.

— Спасибо, — отказался Щербаков. — Времени мало, хочу поскорее вернуться в город.

— Тогда я принесу вам хороший кусок сюда.

Щербаков поморщился.

— Лишнее… Вам бы, товарищ Алибаев, проспаться надо. К пяти часам пришлите мне лошадь и сани.

— Ваше слово — закон, Сергей Петрович. Иду и ложусь. Лошадь будет.

Он ушел шатающейся походкой. Щербаков посмотрел ему вслед, подумал: «Совсем опустился человек. И здесь не оправдал себя. Надо будет заменить его».

У Жайлаубая небольшой саманный домик из трех комнат, обычно такие дома строят в аулах. Но он отличался от прежнего казахского жилья: потолки в комнате высокие, окна большие, с двойными рамами, пол, правда, не дощатый, но выложен кирпичом и сверху ровно обмазан глиной и утрамбован. Большую часть своей жизни Жайлаубай провел в кочевках по широким степям, а теперь, видимо, решил накрепко осесть на одном месте. Он обнес домик изгородью, окопал канавой, разбил небольшой приусадебный участок.

— Вспомни-ка, Жайлеке, — говорил Щербаков, — как два года тому назад мы встретились в Караганде на первом субботнике. Вы тогда и юрту с собой привезли, и овец своих пригнали. А теперь, глядите, совсем по-новому зажили. Если я Каримбая с трудом узнал, то и вас тоже. Но каждый по-своему изменился.

— Каждый по-своему, — согласился Жайлаубай.

Шекер и Антонина Федоровна приготовили обед. При виде объемистой кастрюли, поданной на стол, Щербаков оживился: — Ого! Что тут у вас? С морозца я проголодался…

— Совсем скромное угощение, — сказал Жайлаубай, — жена сварила индюшку.

— Вы что, птицу стали разводить?

— Да, овечек почти не держу теперь. Трудно ухаживать за скотом в совхозе и держать свой. Вот мы с женой и завели индюшек. Хлопот с ними мало, а польза большая. Что мы, кочевники, знали об этом? Век живи — век учись.

Разговор за столом шел веселый, свободный, — Щербаковы были не впервые у Жайлаубая, да и тот при каждом приезде в город заходил к ним вместе с женой. Все они уже давно привыкли друг к другу.

— Мой Жайлаубай только хвастается индюшками, а на самом деле это я развела их. Такого беспечного мужа, как мой, поискать.

— Почему вы каждый раз укоряете его? — вступилась Антонина Федоровна. — По-моему, он заботливый хозяин.

— Э, дорогая Антонина, — рассмеялся Жайлаубай, — тут надо понять, в чем дело. Когда жена чем-нибудь расстроена, я успокаиваю: «Подожди, все уладится…» По ее мнению, это беспечность.

— И беспечный и легкомысленный! — настаивала Шекер. — Вот поступил на службу, немного образумился. Да и то пропал бы без меня.

Солнце садилось. К окнам подъехали сани, запряженные парой вороных. Гости прощались, благодарили за угощение.

Мороз на дворе усилился. Шекер укутала Антонину Федоровну овчинной шубой, а Жайлаубай накинул на Щербакова черный казахский чапан.

Пара сильных коней рванула с места, едва кучер тронул вожжи. Сани помчались, взвихривая снежную пыль. Смеркалось. Антонина Федоровна запела песню, — голос у нее сильный, чистый. На бескрайнем небе плыла позолоченная луна. По широкой снежной степи мчались сани, звенела русская раздольная песня…

Перед зданием городского комитета партии было людно. Одни приходили, другие уходили — беспрерывное движение не прекращалось. Шли и партийные и беспартийные. Работники горкома принимали всех, никому не отказывая.

Люди шли и лично к Мейраму — за советом, с требованиями и просьбами.

Вот один из трех посетителей, сидящих перед Мейрамом, говорит:

— Я приехал сюда на работу. Из батрацкой семьи. Участвовал в гражданской войне. Потом руководил волостным ревкомом, был председателем сельпо. А мне предложили в тресте заведовать конным двором. Это насмешка или попросту знать меня не хотят! Вот документы. Разберись в этом деле, дорогой.

Лет он был средних, лицо угреватое. Звали его Асаном. Он выложил на стол ворох сильно потрепанных, местами порвавшихся на сгибах документов.

— Истрепали вы их изрядно, — сказал Мейрам, просматривая документы.

— Ничего. Сниму копии и заверю.

— Подлинник всегда ценнее. Берегите свое богатство.

Асан и в самом деле когда-то был не последним работником. Но сейчас, подобно своим документам, он казался истрепанным и подержанным. Заведовать конным двором Асан считал ниже своего достоинства, а более ответственная должность была ему явно не под силу. Но этот до наивности самоуверенный человек твердо рассчитывал получить руководящий пост. Ему бы учиться, а он опирался на старые заслуги и при каждом возражении артачился, как своенравный конь.

Мейрам сказал со всей прямотой:

— Если Щербаков предлагает вам заведовать конным двором, советую согласиться. В вашем распоряжении будет не маленькое хозяйство, На что вы способны для дальнейшего — покажет работа.

Асан молча собрал свои бумаги и вышел, унося в душе горькую обиду.

Второго просителя, ждавшего очереди, звали Аталык. На каждый вопрос он отвечал не меньше часа. Говорил неутомимо, без передышки. За свою недолгую жизнь Аталык успел побывать и фотографом, и руководителем танцевального кружка, и режиссером, и драматургом. Сев к столу, он, как и Асан, стал вытаскивать из кармана свои документы.

— Не трудитесь, — сказал Мейрам. — Я верю тому, что вы сказали. Можно владеть многими профессиями, но лучше по-настоящему крепко изучить одну. Вам надо зайти в городской совет, к товарищу Канабеку.

— Не пойду я к нему! — вскипел Аталык. — Ваш Канабек надменный и заносчивый человек. Обозвал меня летуном. Разве так принимают новые кадры?

— Он вас знал раньше?

— Да, знал когда-то.

Мейрам улыбнулся. Похоже, Канабек безошибочно оценил этого человека. Наплыв работников в Караганду не прекращался, среди них, естественно, встречались разные люди. И руководству приходилось внимательно оценивать каждого.

Мейрам с улыбкой ответил Аталыку:

— Я вас меньше знаю, чем Канабек. Да и неудобно мне вмешиваться в его дела. Все-таки я попробую поговорить с ним. А вы зайдите к нему еще раз. Если он говорит о вас правду, не нужно обижаться, а лучше постарайтесь досконально изучить одно какое-нибудь дело. Если же Канабек ошибается, его нелестное мнение само по себе отпадет.

Аталык вышел из кабинета с таким же мрачным видом, как и Асан.

Третьей была женщина. Ей около тридцати. Ее спокойные глаза смотрели вдумчиво. Все время она сидела молча, изредка чуть улыбаясь излияниям Асана и Аталыка. Молчала и теперь.

— Ну, женгей [65] Женгей — обращение к замужней женщине. , говорите, — обратился к ней Мейрам. По документам он видел, что посетительница направлена партийной организацией.