Габиден Мустафин - Избранное. Романы

Сарыбала бесцельно бродил в толпе возле дома с серой крышей. Жуткое зрелище пугало, вызывало в нем жалость к людям и слезы, но уйти, убежать отсюда не было сил.

Из комнаты, где заседала комиссия, вышел парень, совершенно голый, прикрылся руками. Левый глаз у него закрыт большой опухолью.

Сразу же бросились к нему родные.

— Освободили?

— Освободили.

— О аллах, оставил моего единственного! Приношу в жертву барана! — воскликнул старик отец и заплакал (старик дал взятку фельдшеру, и тот капнул в глаз какого-то зелья).

— Чему радуешься, отец? — с горечью проговорил юноша. — Без глаза, наверно, остался… Если бы вернули мне глаз, пошел бы не только на работу, но и на войну.

— Не говори так, жеребенок мой. Попал в беду — жертвы не миновать. Одной голове хватит и одного глаза. Если б я потерял тебя, то лишился бы обоих глаз, — причитал отец.

— Пойдем быстрей к Ивану Антоновичу, болит. Может, даст какое-нибудь лекарство.

Родные, окружив джигита, повели его к фельдшеру. Посыльный начальника Симак выбежал на крыльцо, бросил по сторонам беглый взгляд, будто потерял кого-то. Увидев уходящего старика, побежал за ним с криком:

— Эй, отагасы [17] Отагасы — глава очага. , оставь мне сюинши [18] Сюинши — плата за приятную весть. , сюинши оставь!

Чего жалеть старику, если он не пожалел сыновьего глаза? Симак вернулся, облизываясь как собака, напившаяся молока.

Раздевшись, множество призывников ожидали своей очереди. Среди них косой Абен. Он не просто косой, правый глаз его совершенно не видит, закрыт бельмом. Если не годен слепой, то и этого не должны брать. Вышел Симак и крикнул:

— Кто будет Кали Джакин, входи!

— Я! — отозвался бельмастый Абен и пробормотал: — О аллах, хоть бы взяли…

Сарыбала в недоумении. У всех одно желание — остаться, а этот сам рвется в солдаты. Посыльный вызывал Калия, сына Джаки, а пошел за него Абен. Скоро вернулся:

— Взяли!

Его радость не разделил никто. Когда Абен пошел домой, Сарыбала догнал его и спросил:

— Агай, вы ведь не сын Джаки, я знаю Калия.

— Не болтай много, — предупредил тот, моргнув здоровым глазом. — У меня жена и дети. Они получат за меня корову с теленком и одну лошадь. Я пятнадцать лет батрачил и столько не заработал. Останусь в живых — вернусь. Если смерть придет, найдет тебя и в юрте.

— Жена и дети согласились?

— А куда им деваться! Птица летит или зверь бежит — все ищут пищу, все жить хотят. Поплакали, погоревали и согласились. Что делать, дорогой, если нет другого выхода?

Абен внешне весел, но голос его дрожит, не может полуслепой скрыть тревогу и страх. Сарыбала отстал. Абен ушел, но жалкий голос его долго звучал в ушах мальчика. Когда Сарыбала вернулся, из комнаты комиссии вышел голый мужчина с широкой бородой. Он трясся от гнева. Забыв прикрыться руками, он возбужденно закричал:

— Гляньте, люди, разве мне тридцать один год? Мне сорок! Проклятые, зачем убавили мне года? Жаль, я раньше не знал, что так получится. Сам бы погиб, но подмял под себя хоть одного из этих шакалов!

Волостные заправилы не только берут взятки, но еще и мстят непокорным. Бородатый мужчина, очевидно, во время восстания отличился, и вот теперь с ним сводили счеты.

Когда он вышел, во дворе зашумели:

— А говорили — от девятнадцати до тридцати одного! Безобразие!

— Что хотят, то и пишут, раз у них карандаш в руке!

— Выдал кто-нибудь бородатого, ясно. Когда бунтовали, он требовал надеть на шею волостного драную кошму.

— Э, тогда всякое говорили под горячую руку! Если забирать всех за разговор, кто же дома останется?!

Шум снаружи, видимо, обеспокоил сидящих в конторе. Симак выбежал на крыльцо. Спеси в нем гораздо больше, чем у простого посыльного. Он изворотливый прислужник. Одна рука у него на груди, словно указывает на латунную бляху, другая — на рукояти шашки. Топая ногами, он заорал:

— Что за шум? Опять бунтовать собираетесь? Здесь находится крестьянский начальник! Ну-ка, попробуй шевельнуться хоть один! Сразу получишь по голове! — Выхватив клинок из ножен, Симак помахал им перед собой, как бы готовясь нанести удар.

Перед посыльным стоят такие джигиты, которые одним ударом могли бы отправить Симака на тот свет. Среди них Альсен, выбранный ханом во время восстания, и лысый Омар, командовавший повстанческим отрядом. Все молчат, ни один не раскрывает рта. Лишь из задних рядов, где сидели на лошадях и верблюдах, кто-то со вздохом проронил:

— Когда кулан [19] Кулан — дикая лошадь. упадет в колодец, лягушка играет в ушах.

Симак не обратил внимания на эти слова и ушел обратно. В передней, где раздевались призывники, кажется, один только человек чувствовал себя бодрым и не пал духом. Это — Мирзакарим, косматый, рыжий, с совиными глазами, в лисьем малахае, в сапогах на высоких каблуках и с голенищами до бедер. Мирзакарим был до того труслив, что по ночам боялся выйти во двор. Среди полуголых джигитов, дрожащих от страха за будущее, он сидит одетым и совершенно спокоен. Вспотев, снял малахай и дал Сарыбале прочитать бумагу с печатью.

— «Работает кайловщиком», — прочитал Сарыбала. — Тогда не возьмут.

Мальчик посмотрел на «кайловщика». Взгляд его говорил: «Врете. Справка куплена, знаем мы вас…»

Мирзакарим улыбался, облизывая обветренные губы. Мальчик рассмеялся, вспомнив насмешливую песню:

Позвали Мирзакарима. Он скрылся за дверью, показал там свою бумажку и тут же вышел обратно. Высокомерный Симак даже улыбнулся ему и назвал «мырзой».

Сарыбале гадко было видеть людскую подлость, безобразие, но он не уходил. Симак его не прогоняет, знает, что этот сероглазый — нареченный зять Аубакира. Посыльный не позволяет себе делать замечаний не только зятю Аубакира, но и его слуге.

Во дворе опять поднялся шум.

— Мырза, выслушайте меня!..

— Дорогой Аубакир, единственный кормилец стариков!..

— Путают наш возраст, года убавляют!..

— А где обещание, что не возьмут калек?

Вошел Аубакир. Сарыбала, нагнувшись, спрятался и, когда Аубакир прошел в следующую комнату, выбрался наружу и оказался среди толпы, ожидавшей очереди. Все говорили почему-то шепотом. За малым исключением, толпились здесь наивные и простодушные казахи, прибывшие издалека. Их обманывали не только свои бии и волостные, но и городские пройдохи. Мелкая заводская сошка в таких случаях тоже не прочь погреть руки. К толпе подъехали двое: Баймагамбет, на породистом мухортом коне со звездочкой на лбу, и стражник Орынбек, в лисьей шубе, подпоясанной кемером [20] Кемер — пояс, шитый золотом и серебром. . Не стесняясь, оба громогласно заговорили о взятках, о деньгах, которые попали в их карманы. Сарыбала стоял и изумленно смотрел то на роскошный пояс одного, то на красавца коня другого.