Габиден Мустафин - Избранное. Романы

Подошел, степенно вышагивая, Михаил Черных, отец богача Егора. Старик резкий, грубый, а во хмелю становится наглым.

— Глянь, казахи друг с друга шкуру сдирают! — заорал Черных и захохотал.

— Чему смеешься, Микайла! — отозвался Баймагамбет. — Казахи только клюют по зернышку, а русские гребут лопатой.

— Нет, ни один русский так не умеет грести, как Аубакир. Деньги у него в доме не поместились, он их вывалил во дворе.

— А твои деньги даже во дворе не поместятся.

— У нас не взятки, а торговля.

— Все одно — грабеж, — не сдавался Баймагамбет.

— Дурак! Как это все одно? За взятку судят. Отберут у тебя коня да еще в тюрьму спровадят.

— Тогда кто же на свободе останется? Назови мне, кто из чиновников не брал взятку?

Черных промолчал, перевел взгляд на одногорбого бурого кудрявого верблюда. Гордое животное высоко и важно держало голову над толпой. Это был редкий верблюд, очевидно приведенный издалека, купленный за дорогую цену в племени там. Черных — человек с размахом. Из Ташкента поездом доставили для него ишака по заказу.

— Продашь? — поинтересовался Черных.

Хозяин отрицательно покачал головой. Черных насупился, но тут подошел Баймагамбет, отвел торгаша в сторону и зашептал:

— Не продаст, Микайла, не продаст, а даром отдаст — подарит.

— Значит, и мне надо что-нибудь подарить?

— Безусловно. Брат этого аксакала на военном учете. Достань ему бумажку от англичан, что он работает на заводе. Или сам поговори с начальником. Освободишь — будет тебе подарок.

Черных задумался. Его тоже грызет тоска-печаль, которую он старается залить водкой. Два сына его на фронте. Вернутся ли? Над Россией, видно, великая угроза нависла. Если бы не было беды, не стали бы призывать казахов на помощь. Если победят немцы, то как будут жить русские купцы? Часто, напившись, Черных кричал: «За свою родину жизни не пожалею, воевать пойду!» Бурый одногорбый заставил его забыть о войне, и купец пообещал:

— Сделаю, давай потолкуй с хозяином.

Сарыбала ясно слышал его слова и, видя, как Черных с Баймагамбетом направились к одногорбому, понял, о чем они шептались. Он вспомнил стихи Абая:

«Всему голова, оказывается, взятка!.. Взятка запрещена, не одобряют ее ни бог, ни закон. Почему за нее не наказывают?» — с возмущением думал мальчик.

В стороне стоял знакомый Сарыбале рабочий Степан и говорил с каким-то бледнолицым джигитом со следами оспы на щеках и с длинными черными ресницами. В осанке, во всей небольшой фигуре джигита чувствовалась скрытая сила. Он брезгливо смотрел на шумливое сборище.

— Россия несчастна, Нурмак Байсалыкович! — продолжал Степан. — Когда японцы вручали своим солдатам оружие, царь вручал нам иконы. От пули кусок доски не защита. И теперь, когда немцы лупят по нашим из пушек, в армии не хватает даже винтовок. Так на фронте, а в тылу не лучше. Взятки, грабеж, насилие, пьянство, невежество — все это душит народ!

— Знает ли об этом царь? Если знает, почему не запрещает?

— Знает, но не будет запрещать. Только дурак рубит сук, на котором сидит. Царский престол держится на грязных делах и подлых людях…

— Тише! — предупредил Нурмак, но Степан горячо продолжал:

— Жаль Россию, унижена, оскорблена, опустилась. А ведь страна — лев на цепи! Рубануть бы по этой цепи!

— Будем считать, что ты начал рубить цепь, если устроишь меня на работу.

Негромко переговариваясь на ходу, Степан с Нурмаком ушли. В толпе не смолкал шум, выкрики — одни отвертелись от мобилизации, другие попались. На душе у Сарыбалы неспокойно.

Он шел домой. Мысли о тяжелой доле казахов то уходили, то возвращались, колыхались, словно лодка на волнах.

Тысяча девятьсот шестнадцатый год, названный «годом призыва», стал одним из тяжких в жизни казахов. Народ истекал кровью, проливал слезы, но царю не покорялся. Голова клонилась перед силой, но душа по-прежнему бунтовала. О призыве по широким просторам, словно ветром разносимые, гуляли песни, жалостные и слезные. Немало их слышал Сарыбала и многие запомнил.

Сейчас он ехал на коне и пел песню акына Нармамбета:

У песни выразительная мелодия, и она очень популярна в степи. Сарыбала поет плохо, искажает мотив, но слова ему нравятся и хочется их повторять. У каждого свой вкус. Многолошадному Тилипбеку нравится ржание жеребца, Итбергену — блеяние ягнят, и потому овец у него — тысячи. Религиозному Мустафе молитвенный вскрик приятнее самого трогательного напева. Человек всегда стремится к тому, что ему по душе. Сарыбала хоть и плохо поет, не умеет плясать, но все это страстно любит. На пригорке, уже перед самым въездом на завод, один-одинешенек, он тянул песню во все горло. Услышав чей-то окрик, Сарыбала обернулся. С южного склона холма, где уже сошел снег, какой-то мужчина помахал ему, подзывая. Сарыбала повернул коня и направил его по глубокому снегу. Он узнал картавого Акимбая. Тот поздоровался с мальчиком и спросил:

— Не сын ли ты Мустафы, милый, котолый учится по-лусски?

— Да.

— А-а, домой сколо поедешь, лодители живы-здоловы?

— Слава богу.

— Молодец, будешь холошим человеком, вижу. Не поленился, свелнул с дологи, попливетствовал меня. Нынешняя молодежь не облащает внимания на скломных сталиков. А тепель скажи, сколько книг изучил?

— В четвертом классе учусь.

— Этого я не понимаю. Скажи, книг сколько? — Около десяти.

— Ой-бой, миленький, много ты плочитал! А ну-ка, что ты знаешь о лусской жизни? Война кончится или нет? Когда возвлатятся наши джигиты?

— О войне пока ничего не слышно. Говорят, из племени кипчак вышел батыр Амангельды и с тысячью джигитов пошел на Тургай. В Семиречье появился другой герой, Бекболат, и наступает на Алма-Ату. Те края, видно, по сегодняшний день не подчинились царскому приказу.

— Если Амангельды из кипчака, то, значит, из лода кала кипчак Кобыланды. Если Бекболат из Семилечья, то он, навелно, из потомства батыла Сыпатая. Славные были люди. Холошие, значит, плоды оставили! Бог наказал нас тем, что лишил единства, и мы лазблелись кто куда, сами отдали всех взлослых мужчин. Не обидно было бы погибнуть вместе с теми племенами! — воскликнул Акимбай и стукнул палкой по земле. На блестящем от загара лице появилась досада. У него не палка, а настоящая дубина с острым железным наконечником.