Габиден Мустафин - Избранное. Романы

— Это у вас палка или пика? — спросил мальчик.

— И то и длугое, — ответил старик. Это оружие он приготовил, когда поднялся народ для схватки, а теперь с ним пасет овец. Волков много, сена нет, скотину кормят среди холмов. Всю зиму прожил аул в мучениях. Одну лошадь старик отдал, чтобы не забрали единственного сына, и еле-еле спас его от русской службы. Работает сейчас на заводе. Другая лошадь до того отощала, что едва держится на ногах. Маленькую отару Акимбай пас сам, пешим с утра до вечера. Одному скучно, вот он и останавливает проезжающих, подзывает. Поговорит — легче станет…

Акимбай говорил, а глаза все время следили за овцами. Штук сорок овец, страшно худых после голодной зимы, пощипывали траву на склоне холма. Рядом жадно рвал травку и гнедой конь, покрытый попоной. Хозяин время от времени клал в рот курт — сушеный подсоленный сыр. Но раскусить сыр нечем и приходится сосать. Акимбаю уже за шестьдесят, но на лице его нет ни одной морщинки, а в бороде — ни единого седого волоска. Длинные пальцы его с толстыми суставами корявы, как когти беркута. Он худой, сутулый, похож на дерево, криво выросшее на скале. Старик держится бодро, его не сломили ни тяжесть зимы, ни время.

— Голубчик, можешь ехать, — сказал он, наговорившись. — У сталика лазговол бесконечный, не заделживайся.

Сарыбала сел на коня, тронул поводья. Перевалив возвышенность, он долго думал о смуглом старике на потемневшем холме и о его овцах, еле передвигавших ноги от истощения. В море снега, на клочке земли он оберегает столько жизней. Как назвать его — упрямым, безумным, самоотверженным?

На заводском дворе таял снег. С крыш свисали длинные сосульки, на улицах — лужи. Слежавшиеся сугробы опали, стали ноздреватыми. По улице куда-то спешили люди, слышались возбужденные голоса:

— Царя свергли с престола!

— Николая больше нет!

В домах никого не осталось, все высыпали на улицу, на заводскую площадь. Сарыбала подстегнул коня, и, когда прискакал на площадь, здесь уже было полным-полно народу. Русский с раздвоенной бородой, в белой рубахе горячо говорил:

— Наш великий царь Николай ушел в отставку, уступил власть своему родному брату Михаилу. Царь сменился, но престол его величества остался прежним. Народ!.. Соблюдайте порядок и тишину!..

Большинство собравшихся казахи-рабочие, а выступают русские. В одном месте переводит Орынбек, в другом — Баймагамбет.

— Создано Временное правительство… Будем защищать честь родины… Будем воевать до победного конца!..

К толпе подошли Степан и Нурмак и, работая локтями, пробрались вперед. Не дослушав оратора, Степан громко заговорил:

— Царству Романовых, правивших триста лет, пришел конец. С российским самодержавием покончено навсегда! Туман рабства рассеивается, светит утренняя заря! Долой войну! Вся власть Советам, рабочим, крестьянским и солдатским депутатам!..

Поднялся гомон, ничего нельзя понять. Людям, привыкшим к царю, правительство без царя кажется безрогой козой.

— Где вообще живут без царя? — проворчал пожилой казах.

— Будет царь или не будет, все равно кому-либо надо подчиняться.

— Кому?

— Слышал, Степан сказал — рабочим, крестьянам и солдатам.

— Ай, брось, когда они управляли? Не справятся.

Крестьянский начальник и пристав стояли в сторонке и не вмешивались в разговор. Формы они не сняли, все еще пыжатся, важничают, но никто уже не лебезит перед ними. Стоят, выжидают, к чему приведут разговоры. Покачиваясь, вышел на площадь Каракыз, здоровенный детина и скандалист, когда выпьет. Сейчас он не пьян, но и не скажешь, что трезв. Оглядевшись, он повернул к двум представителям власти.

— Кто вы такие, господа важные? — спросил Каракыз.

— Сам-то ты кто такой? — заносчиво крикнул пристав Заливский.

Каракыз бросил на него высокомерный взгляд и показал в сторону завода:

— Я мастер, который сделал вон те трубы, до самого неба. Я — слесарь Каракыз. Ты можешь меня не знать, а я тебя знаю. Я знаю, как ты закрывал в своем кабинете казахов и колотил их лопатой. Почему теперь не бьешь? Пришел послушать, как и тебя ругают вместе с царем?..

— Не привязывайся. Выпил — иди домой!

— Был бы я пьяный, я бы вырвал у тебя глотку. Жаль, чуть-чуть не допил. А ты, господин крестьянский начальник, кем теперь стал?! Призыв-то кончился, царя нету!

Начальник стоял молча, не зная, что сказать. Вмешался Орынбек:

— Бросьте, Кереке, бросьте, начальство останется на своих прежних местах… — Он взял слесаря под руку и хотел увести.

— Это ты, карлик, меня уговариваешь! — рассердился Каракыз, вырвал у Орынбека шашку и резко оттолкнул его.

Пристав и крестьянский начальник подались прочь от скандала. Каракыз и не думал гнаться за ними. Он положил шашку Орынбека под ступню, переломил ее на две части и бросил в разные стороны.

— Боже, царя храни-и! Храни-и! Вот тебе храни! — прокричал он по-русски, расхохотался и неожиданно запел сильным голосом, направляясь в самую гущу толпы:

Песню подхватили Степан и другие русские. Из казахов никто не знал слов, кроме Каракыза и Нурмака, но тем не менее все подхватили песню без слов. Кто-то из русских пытался ораторствовать, но никто не слушал.

Сарыбала наблюдал за всеми, не слезая с коня. Он ничего не понял. Как это царь ушел с престола? Кто его согнал? Тот, кто сильнее? Вот бы увидеть этого силача! В раздумьях Сарыбала не заметил, как доехал до дома Пахрея.

Царь свергнут, а постоянного правительства все нет. Глава Временного правительства Керенский выпустил деньги. Они не имели никакой цены. Война продолжалась, лилась кровь на фронтах, лилась кровь и далеко в тылу в борьбе за власть.

Наконец свершилась Октябрьская революция. Великое событие в казахских аулах называли «Лениным», «Большевиком», «Советом». В аулах возле Спасского завода первым вышел с красной повязкой на рукаве Турлыбай. Его примеру последовали многие. В Спасске и Караганде рабочие вывозили англичан за ворота в тачках, как шлак. Каждый второй кричал: «Долой буржуев!»

Но все это было лишь отзвуком революции. Волостные, назначенные при Николае, так и оставались на своих местах. Мнение аксакалов по-прежнему было законом. Как ни странно, в Спасске стражника Орынбека избрали в совдеп, и он являлся теперь одним из руководителей.

Что ни день, то новость. Люди ждут их, одни радуются, другие боятся. О том, как воспринимались новые порядки и новые известия, можно было судить по семье Пахрея, где Сарыбала жил второй год.